В тени креста - страница 34

– Дом…, как же…. Темница моя там, а не дом, – хмуро буркнул старик.

– А вот грекам, небось, ты так не сказывал? Али думал, я тебя не признаю? Ну… сказывай? Служишь им?

Иван остановил коня, монах отдышался и поднял свои гноящиеся глазницы к боярину.

– На что я тебе? Какие греки, не ведаю я ничего….

– Не ведаешь?! А ну, идём сейчас на подворье, всё расскажешь.

– Ой, не губи родненький…, – по-бабьи взвыл старик. – ведь коли сдашь меня Михаилу – замкнут в узилище и там жилы вытянут. Не служил я никаким грекам, един раз, ко мне пристал какой-то молодец, да и то разговора у нас не вышло.

– А об чём он тебя спрашивал? – свесившись с седла спросил Берсень.

– Дык о том, мол, служу я в обители али нет….

– А зачем энто ему было нужно? – продолжил напирать боярин.

– Не ведаю…, вот те крест не ведаю-у, – мелко трясясь, перекрестился монах.

Иван Беклемишев стрельнул глазами на испуганного деда и замер в нерешительности.

Заметив это, монах обнял боярина за сапог.

– Отпустил бы ты мени, а? Я правду реку про греков. Но может, я, когда тебе в чём-то другом пригожусь?

– Чем же ты мне пригодишься, седая голова? – более миролюбивым тоном спросил Берсень, ему почему-то стало жалко этого старика.

– Кто знает боярин, пути господни неисповедимы, я же в сём храме с измальства живу, может, чего для тебя нужного узнаю? – старик склонил голову на бок и лукаво ухмыльнулся. – Ты, только дай мне знать, чего надобно, а я уж расстараюсь…

Берсень на мгновение задумался: «Почему он так молвит? А может…, и ведает чего?», – мелькнуло у него в голове.

– Вот значится, как…, – качнулся в седле Иван, – ежели я сейчас тебя отпущаю, ты мне за это послужишь?

– Послужу-послужу, что хошь сделаю, – закивал головой монах.

– Что ж. Можа, я бы тебя. Но есть ли вера гласу такого, как ты?

– Да ты уж верь, не прогадаешь, боярин, Христом-богом молю!

– Ну, коли так, то слушай мой тебе первый наказ: – узнаешь, куда забрали сидельца, что был в храмовом подвале на цепи….

– Дык это…, коего из них, тама народа тьма перебывало, – растерянно спросил монах.

– Того, к кому Силантий приходил, – пояснил Берсень.

– Силантий, Силантий…, – несколько раз проговорил под нос старик, тряхнул головой пытаясь вспомнить. – Ты вот что, боярин, сегодня приходи после вечери к бабке-Андронихе, что за кузнечной слободой у леса живёт, а я всё к тому сроку сведаю, вот тебе крест, разузнаю, – звякнув веригами, перекрестился монах.

– Ты что же это богу служишь, а по бабкам ходишь, – с усмешкой спросил Берсень.

– Травница она, очи мои лечит, – пробурчал старик, – да, и чужих никого у неё не быват.

– Ой, старче, гляди, не подведи меня, я ж, теперича, за тобой пригляжу, коли обманешь – во…, – Берсень погрозил монаху кулаком.

– Не обману, боярин, истинный крест не обману, – закрестился старик.

– Что ж поверю тебе на первый случай, ступай, – Иван махнул рукой и ударил пятками в конские бока. Конь резво взял с места, а старый монах остался стоять на дороге.

Весь день Московская великая княгиня – государыня всея Руси и земли Новгородской, и Псковской, и Тверской, и Пермской, и Югорской, и Болгарской, и иных – Софья Фоминична Палеолог, была не в духе. Она всегда с грустью встречала приближение долгой и холодной русской зимы. И хоть в тереме её жарко натоплено, горят сотни ламп и свечей, но она знала, что скоро за стенами её покоев будут: снег, лёд и холод. В такое время она начинала чувствовать себя пленницей в собственных покоях. И чем дольше длилась зима, тем сильнее было это чувство.