В тени креста - страница 53

Весь отряд спешился за воротами, но в высокую избу зашли только Дмитрий и Тишак.

Не смотря на крепкий, новый кирпичный фундамент, пол в избе был земляной, потолок хоть и курной, но ещё не прокопчённый и крыша с дымником, да восемь широких окон, от того в избе казалось светло. Две печи посредине разгораживали кабак пополам. В дальней от входа стороне только столы, да лавки, которые облепили заезжие постояльцы, в ближней части полати на ту и другую сторону и возле самых дверей цветные ширмы, за которые забегали бабы-кухарки, там они готовили нехитрую стряпню и бодяжили хмельное. Купчишки и местные ярыги–питухи, с раннего утра послезали с полатей и теперь вся дальняя часть избы уже была заполнена их возгласами и спорами. Двери из простых досок, но широкие и высокие, как в сенной сарай, проезжай хоть на возу – косяки не заденешь. В углах и на печах масляные светильники горят с раннего утра до поздней ночи. В красном углу светец с лучиной, без оклада, видать древний – почернел от копоти.

Бородатый и кряжистый хозяин постоялого двора, с глазами кроваво-красными, не старый, но седой как старик, большую часть времени тоже проводил в этой новой избе. По всему было видать, что, доволен потраченными на неё барышами. Откуда те барыши у хозяина никто никогда не спрашивал, каждый знал, что на подобный спрос он сразу делался притворно глухим, отсюда и прозвище у хозяина – Неух.

Постоялый двор был с дурной славой, люди молвили, что пропадают там мелкие купчишки вместе со всем добром, но так как имён никто не называл, то и как, будто всё было невзаправду. Окрестные ярыги и проезжий люд никогда не оставляли двор. Для них на нём было во всём раздолье.

За это раздолье кабацкое Неух не раз стоял на Ямском дворе у Воскресенских ворот в пытошных клетях перед хитрыми дьяками, пишущими при допросе воровские речи пытуемого. Ему грозили и каленными добела клещами, и дыбой, и палачами, готовыми сорвать с него одёжу и начать расправу. Не раз ему говорилось, что позван он за бесчинства, кои идут на его постоялом дворе: «обругание святых церквей и угодников божиих и паче того самого бога, да и непристойных – де речей про Великого государя и жену его государыню – Софью, да про бояр ближних ко двору из честных родов, а про служилых и того пуще срамного сказуется немало»….

Неух всегда падал ниц, и со слезой в голосе гнусавил: «Несчетно лет володею двором сим и не единожды хотел продать окаянное место, но токмо никто цены не даёт, а я человек бедный. И так, в убытках и прорухе живу. Отец-воевода и вы, государевы люди, дьяки милостивые, обскажите как быть? Вам ведь ведомо – я чутьем скорбен, словеса в ухи мои стучатся, но не все в голове-то держатся. Зор, тож не соколячий, внемлю я вразумлению вашему о погоне лихих людей, да токмо как их узнать-то? Для меня все едины питухи и купчишки, все за очагом и питиём на мой двор заезжают.… Сами же господа объезжие из стражи московской по харчевым и прочим постоялым дворам ходють, а мой, всё стороной объезжають».

Двор Неуха давал приказу Большого дворца в два раза больше против всех постоялых и кружечных дворов. А лично государеву дворецкому, князю Шастунову Петру Васильевичу мзду немалую. Взамен князь повелел: «Неуха и двор его с кабаком, не шевелить!»

И хотя тёмные дела на постоялом дворе не прекратились, и его хозяина не раз забирали в приказ, но тот каждый раз возвращался к своим делам. Что ещё более укрепило веру завсегдатаев «Гнилого подворья» в том, что Неух совсем не прост и силу имеет немалую.