Издалека доносился колокольный звон, и чей-то остаток жизни отсчитывала кукушка. В ветвях высокой вишни, ещё не сбросившей листву, перелетая с ветки на ветку, щебетали птицы, а лежащий под деревом кот только делал вид, что дремлет, хотя на самом деле готовился к охоте на пернатых.
II
Ардашев любил свой город. В Ставрополе ему нравилось всё: мощённые булыжником широкие улицы-проспекты с зелёными аллеями, уютные мещанские и купеческие домики, утопающие в садах, и даже Нестеровская улица с её холодными, выстроенными точно по линейке зданиями присутственных мест. Но самым необычным и роскошным архитектурным сооружением был, несомненно, ставропольский храм Мельпомены, сооружённый ещё в 1845 году и ставший первым театром на Кавказе. Кованый ажурный балкон нависал над половиною тротуара и опирался на два чугунных столба. Двухэтажное каменное здание фасадом смотрело на здание окружного суда. Молодому человеку было неведомо, что через каких-нибудь шестнадцать лет процессы с участием известного адвоката будут собирать полные залы и достать билет на его выступления в суде присяжных будет невозможно. И даже актёры местного театра станут шутить, что пора бы обратиться к председателю суда с тем, чтобы он разрешил поставить бенефис Ардашева. Для этого предлагалось с утра до вечера слушать судебные дела только с участием вышепоименованного защитника. Сообразно театральному обычаю, весь сбор, за вычетом расходов, будет передан бенефицианту. Но всё это случится гораздо позже, когда переменчивая судьба подвергнет будущего дипломата таким испытаниям, которые не всякий смертный способен вынести.
Горничная смогла купить для Клима только билет на балкон. Других мест уже не осталось.
Недавний студент сдал сюртук в гардероб и прошёл внутрь театра по массивной дубовой лестнице с широкими перилами. Двустворчатая резная трёхаршинная дверь вела в галерею. Потолок с лепниной был расписан сусальным золотом. Ложи и кресла, обитые тёмно-красным плюшем, невольно приковывали взгляд. Молочные абажуры ламп располагались по всей длине стен, но их заправили керосином, а не маслом. От этого они коптили потолок.
Будущий драгоман занял место согласно небольшому серому бумажному прямоугольнику со штампом. Прямо перед его глазами возвышались сцена и уже знакомый синий занавес с тяжёлыми кистями. На нём виднелись театральные маски, очертания каких-то африканских пальм, средиземноморских кипарисов и павлинов. Пахло дорогим табаком, парфюмами, керосином и пылью.
Прозвенел первый звонок. Зал почти собрался. Публика – сплошь зажиточная и просвещённая. Чиновники в парадных мундирах, купцы, чёрные фраки и сюртуки интеллигенции, дамы в вечерних нарядах и старушки в шляпах со страусовыми перьями, вероятно, помнившие ещё 1837 год, когда по Большой Черкасской проехала карета государя императора Николая I.
Вся городская власть устроилась в партере с седьмого по одиннадцатый ряд. Уклон пола под первыми шестью рядами был сделан неверно, и потому зрителям этих мест приходилось постоянно задирать голову, отчего уставала шея. Горожане знали об этом промахе архитектора Ткаченко и на неудобные места билеты не брали. Другое дело – приезжие. Они сразу же попадались на удочку, стараясь оказаться как можно ближе к сцене. И, глядя на них, любому местному театралу становилось понятно, что на спектакле присутствуют гости Ставрополя. Всего имелось два яруса лож, а в третьем была устроена галерея.
