В третью стражу. Будет день - страница 13

– Э-э-э… – протянул Олег, с сомнением рассматривая коричневатый порошок, высыпанный Виктором в обыкновенное чайное блюдце. – Ты уверен, Витя, что это оно? Героин вроде бы белый…

– Это он в американских фильмах белый… – отмахнулся Федорчук, – …когда-нибудь будет. А по жизни, он разный. Это ты, Цыц, еще афганской наркоты не видел. Там «друг наш Герыч» порой такой видок имел, что мама не горюй! И потом, тебе же клиент живым совсем ненадолго нужен, так?

– Ну, если и помрет, не страшно, – согласился с этим разумным во всех отношениях доводом Ицкович и начал осторожно пересыпать отраву в аптекарский пузырек.

Если попробовать рассказать в «той жизни» – в Киеве ли, в Иерусалиме, или в Москве, – что два образованных, интеллигентных, можно сказать, человека будут «бодяжить» в Париже, в кустарной кухонной лаборатории, – героин, вряд ли кто из близко знавших Федорчука и Ицковича поверил бы. Но факт. Как там говорил старина Маркс? Нет, мол, такого преступления, на которое не пойдет буржуазия при восьмистах процентах прибыли? Возможно. Но почти в то же самое время другой бородатый гений показал, на что способны такие вот интеллигентные, в общем-то, люди, как Олег и Виктор, если воодушевить их великими идеями. Разумеется, Достоевский писал о «революционерах» и был абсолютно прав – как, впрочем, прав был и Маркс. И большевики, и национал-социалисты, и синдикалисты Бенито Муссолини – все они в том или ином смысле были революционерами. Но и бороться с такими «героями», способными буквально на все, можно только их же собственными методами, – чистоплюи быстро нашли бы себя на кладбище и отнюдь не в роли могильщиков.

11.02.36 г. 11 ч. 42 мин.

– Есть что-нибудь оттуда? – спросил Степан.

Они сидели в кафе неподалеку от «химической лаборатории» Виктора и пили кофе с круассанами, маслом и конфитюром. Олег не отказался бы и от коньяка – особенно после вопроса Матвеева, но они уже перешли на «военное положение», и ломать дисциплину не хотелось. А Степа, разумеется, ничего такого и в мыслях не держал, поскольку на самом деле о «нашем человеке в ГРУ» – ну да, в РУ РККА, но разве в аббревиатурах дело? – ничего почти не знал. Если бы знал, – никогда бы не спросил. Но он в подробности посвящен не был, потому и поинтересовался.

Спросил, и сердце у Олега сжалось от нехороших предчувствий. Сентиментальная мнительность подобного рода оказалась – ну, не диво ли?! – одинаково свойственна и настоящему арийцу и чистокровному, насколько вообще может быть чистокровным современный человек, еврею.

– Нет, – покачал он головой. – Ничего… Но, может быть, позже… после тринадцатого проснутся…

По договоренности, сотрудники разведуправления, если решат все-таки идти на предложенный Бастом контакт, должны дать объявление в одной из парижских газет. Тогда и только тогда «место и время» встречи в Брюсселе – площадь перед Дворцом Юстиции, первый понедельник марта – станут актуальными. Таня давным-давно должна была уже добраться до Москвы и рассказать товарищам о «странном» немце из Антверпена, но никаких объявлений господа военные разведчики пока не давали. Что это означает и означает ли хоть что-нибудь вообще, можно только гадать, но знать наверняка – невозможно. Оставалось надеяться и ждать, и Олег честно надеялся и не слишком честно ждал, коротая время с Таниной «подругой». Но это, так сказать, проза жизни. И не надо путать божий дар с яичницей. А о Тане Ицкович никогда не забывал и не переставал беспокоиться, даже развлекаясь со своей кузиной Кисси. Такая вот диалектика мужской души.