«Олег…»
Самое интересное, что не выгони он ее тогда из Испании, девятого она бы тоже оказалась в Барсе… Но не сложилось: приехала четвертого, уехала шестого. Однако в памяти, в ее странной – «легкой» – памяти, ничего не пропускающей, но многое скрывающей до времени в жемчужных туманах «как бы забвения», в этой вот «девичьей» памяти Ольги-Кайзерины та история начиналась едва ли не на неделю раньше…
* * *
А-а-а… я улетаю… и к вам не вернусь…
Сон приснился по пути из Бургаса в Ираклион, где они должны были пересесть на итальянский пароход, идущий в Мессину. Приснился, оставив странное ощущение в груди и породив еще более странные мысли. Особенно запомнился полет…
А-а-а… я улетаю… и к вам не вернусь… – она выворачивает руль, и «майбах» срывается с полотна шоссе, – устремляясь в свой первый и последний полет… к солнцу, стоящему в зените, в голубизну неба и… в темную синь моря…
Проснулась сама не своя, но потом подышала носом, подумала, выкурила пахитосу и пришла к выводу, что все нормально. Никто ведь ее еще не преследует и не стреляет по «майбаху», да и «майбаха» никакого у нее пока нет. Но обязательно будет и не потому, что ей так хочется «полетать», а потому, что идея хорошая. Богатая идея: красивая машина для красивой женщины… Очень даже!..
«Нас пугают, а мне… не страшно».
И правда – страха не было. Колыхнулось что-то в самом начале и ушло – как… утренний туман. Она даже не удивилась, привыкла потихоньку: за полгода-то как не привыкнуть.
Кейт поднялась на палубу, оставив Вильду досыпать, постояла у ограждения фальшборта, глядя на море и встающее над ним солнце.
«Странно, – думала она, подставляя разгоряченное лицо ветру, выудив из кармана летнего пальто небольшую – всего-то двести граммов – серебряную фляжку. – Добро бы одни ужасы снились…»
Но снилось разное. И, обдумав сновидения еще раз – на трезвую голову, так сказать, – Кейт решила: «не стоит зацикливаться», – и выбросила весь этот бред из своей чудной во всех отношениях головы. Красивой, умной, умеющей целоваться, петь под гитару и сквернословить, очаровывать и испепелять взглядом, и много еще на что способной. Выбросила и забыла, совсем. Как отрезало. И не вспомнила до самой Барселоны, куда прибыла четвертого июля, отправив Вильду из Таранто морем в Геную, а оттуда уже – «рукой подать» – поездом до Мюнхена.
Вильда уехала. Ее и уговаривать не пришлось. «Девушка» загорелась вдруг идеей проявить самостоятельность и, раз уж так получается, – посмотреть заодно, в смысле по дороге, все эти – или пусть только «некоторые из» – замечательные города и городки северной Италии, с весьма увлекательными для читающей публики названиями: Парма, Верона, Брешия или, скажем, Бергамо…
Уехала… А Кайзерина продолжила свой путь в Испанию. И вечером четвертого обнимала уже, сгорая от страсти и изнемогая от нежности, своего «кузена Баста». Потом пришла ночь – жаркая, каталонская, – плывущая огромной ленивой птицей. Ночь бродила в крови хмелем любви, наполняя тела и души желанием, опьяняя, сводя с ума и напоминая двум грешникам в истинно католической стране, что есть настоящий Рай.
– К утренней мессе мы не пойдем, – улыбнулся на ее, весьма поэтическое, описание их «буйства» Себастиан. – Как думаешь, Кисси, обойдутся они без двух еретиков?
Днем – уже пятого – они гуляли по городу вдвоем, а потом и втроем, но и тогда она ни разу не вспомнила о странных снах. Да и с чего бы вдруг? Ей было удивительно хорошо, легко и весело, так зачем углубляться в психоанализ? Смеялись как дети. Степан рассказывал «настоящие» английские анекдоты…
