Однако разглядеть лицо лектора никак не удается. Что-то не пускает Степана. Не дает не только приблизиться к лектору, оживленно вещающему на переставшем вдруг быть понятным немецком языке, но и сфокусировать взгляд так, чтобы сложить из отдельных элементов понятную картинку. Восприятие, хоть ты тресни, распадается на яркие детали… Высокий рост, грива зачесанных назад седых, пожелтевших от старости волос, тяжелая трость прислонена к кафедре – все это не хочет срастись, слиться в целостный образ, разжигая любопытство все сильнее и сильнее.
В надежде получить хоть какой-то ответ на жгущий вопрос Матвеев заглядывает в студенческие конспекты. Но тщетно – скоропись из-под пера студиозусов расшифровке не поддается. Но из одного портфеля, небрежно брошенного возле скамьи, торчит верхняя часть обложки какой-то книги.
«Баварская республика. Мюнхенский государственный университет имени Фритца Розенталя. Доктор философии, профессор Себастьян фон Ша…»
А с залива дует ветер, пронизывающий даже бесплотную сущность до иллюзорных костей. Матвеев чувствует себя неуютно среди холодного гранита набережных, так похожих на ленинградские, но в то же время неуловимо чужих. Одинокие прохожие, спешащие вырваться из царства торжествующих воздушных масс, прячась от последствий антициклона по магазинам и барам, да редкие автомобили, разбрызгивающие из-под коле с мутные капли городских луж – все незнакомо. Не свое.
Грифельно-серые волны бьются о стенку набережной и снова, в бессильной попытке пробить себе дорогу, накатываются, чтобы отступить. Отступают, собираются с силами и снова идут на штурм. Ветер-подстрекатель грубо ускоряет их движение к неизбежному концу.
Ощущение холода и одиночества усиливает мокрый кусок газеты: прилип непонятно как к парапету набережной и на одном «честном слове» держится, вопреки всем законам природы. Расплывшиеся буквы почти не читаются, лишь некоторые фрагменты чудом уцелели, их можно сложить в нечто осмысленное: «Сегодня ….адцатого …бря в Стокгольмe… состоялось …ручение прем… …мени Астрид Линдгрен за 200… … удосто… …кая писательница Екатерина Альб… – Николова, автор книг…
И тут ветер, не справившийся с газетой, подхватывает невесомое тело Матвеева и уносит куда-то в непроглядную черноту, где, казалось, солнечный свет только что умер, и нет ничего, что могло бы его заменить.
«Где я? – банальный вопрос обрел иной смысл в отсутствии света и звука, в пустоте, казавшейся бесконечной. – Отчего так темно?» Окружающий мир будто бы исчез и взамен… Взамен не осталось ничего, на что можно было бы опереться, пусть не физически, а хотя бы взглядом или эхом – отражением звука.
«Наверно, я умер, – без гнева и печали думает Матвеев, – а вместе со мной ушло в небытие все то, что меня окружало. Отчего же нет страха? Наверно, я и вправду умер…»
Но, словно в ответ на его слова, откуда-то снизу, из глубины – если, разумеется, у тьмы есть глубина, – пробивается слабое, едва различимое для «глаз» сияние. И постепенно – быстро или медленно? – оно усиливается, крепнет, захватывает все больше пространства… и как-то сразу останавливается. Теперь полусвет плавно переходит в полутьму, и на границе его, на самом краю сцены, стоят двое – мужчина и женщина. Немолодые, возможно даже, старые, но удивительно красивые в органично смотрящемся гриме не зря и со вкусом прожитых лет. С тем, особым стариковским шармом, какой бывает только у аристократов и состоявшихся людей искусства.
