Молодчик как-то весь оживился. Поглядев на старика, воскликнул.
– Кузьмич, а я что говорил?! Нам тоже нужно отстаивать свои права!
Старик неодобрительно покачал головой.
– Помалкивал бы ты, Сережа, – и отвернулся.
– А чего молчать! Тебе-то понятно, не сегодня, так завтра на отдых. А мне еще здесь работать. И извините, гробиться в таких условиях я не хочу. Вы понимаете, у нас рабочий день по 14 часов. Работаем сверхурочно, без выходных и праздников. По малейшем пустякам штрафуют. А еще и издеваются, насмехаются. Тож несправедливо это! Мне газеты показывали, так там…
– Заткнись уже! – вдруг накинулся на парня старик. – Я тебе говорю – крива твоя дорожка. – Тут связист обратился к Григорьву. – Извините, господин учитель, молодо-зелено, сам не знает чего несет.
Связист, которого звали Сергей, что-то еще пытался выкрикнуть с места, но Николай Тимофеевич уже этого не слышал, он поспешно, весьма озадаченный и взволнованный, покидал Почтово-телеграфную контору.
Выйдя на свежий воздух, с того темного и грязного помещения, Григорьев подумал – он должен радоваться этому случаю, тому, что нашел одного из тех, кого можно назвать потенциальным. Но ему это никакой радости не доставляло. Неужели весь революционный пыл исчез, или быть может он смог что-то понять другое? Иль быть может привык ко всему этому, и ему просто нужно немного встрепенулся?
Как только он подумал об этом, так и нащупал в кармане уголок письма – нет не сон, а самая настоящая явь.
Николай хотел добраться домой и только тогда распечатать конверт. Но это было ему не под силу, к тому же оно становилось угольком, жарило его прямо в сердце. Пробравшись в небольшой сад, он присел возле каштана. В нетерпении, дрожащими руками, распечатал письмо. Стоило ему взглянуть на почерк, как всё становилось ясным.
«Уважаемый, Николай Тимофеевич, приезжаю в гости, на лечение. Говорят городок у вас тихий и спокойный. Приезжаю 29 мая сего года. Железной дорогой. Адрес Ваш мне известен. До встречи!
С поклоном, София Р.»
Григорьев сложил письмо обратно в конверт и сунул его в карман.
Что оно означает, он прекрасно понимал, потому и направился домой в весьма подавленном настроении.
Как и думалось Николаю – кому-то хотелось оставить последнее слово за собой. На его улочке, как бы случайно, ему навстречу шла цветочница, но уже с опустевшей корзиной. Неужели осмелится первая заговорить? – спрашивал себя Григорьев.
Осмелилась.
– Ах, Николай Тимофеевич, вы меня как будто преследуете?! – Протараторила Кокошина. – И письмецо видать, получили – лицо у вас очень серьезное.
– Получил, – нехотя согласился Николай.
Людмила Ивановна деланно всплеснула руками, даже корзина не была тому помехой…
– Неужто отзывают! Ох, несчастье-то какое! А какого хорошего мнения о вас здешние родители! Конечно, куда нашему городку до столиц. Там балы, там-то жизнь.
Николаю очень хотелось нагрубить этой въедливой гадюке, но положение у него было не то – по крайнем мере в ближайшее время он никуда не уезжал. А значит, еще нужно соблюдать приличие и перемирие.
– А вам-то чего беспокоиться, у вас детей-то нет.
Григорьев понимал, что получилось весьма жестоко и зло. Но что получилось, то получилось.
Но Кокошина, великая актриса, мгновенно совладала с собой. Как будто пропустила мимо ушей последнее колкое замечание учителя. Очень спокойно ответила.
– Ох, не такой уж вы лакомый кусочек! Не за вас я волнуюсь! А за Арину нашу! Слишком она болеет за вас. А вы же можете и уехать, али чего другого натворить. А ей бедняжке-то как!
