– Меня уже и так подмывает сделать ей предложение, да боюсь отказа.
– Ну-у, знаешь, как в народе говорят: девичье "нет" – не отказ, – подмигнул Миша, – дерзай, брат, у тебя характер как раз подходящий…
Глава тринадцатая
В последние годы Маша всё чаще вспоминала свою прабабку. Она умерла давно, когда Маше не было и десяти лет, и её образ стёрся из памяти. Но стоило ей лишь однажды явиться во сне, как Мария вспомнила всё: и морщинистое лицо бабы Нюры, и её скрипучий голос, и крючковатые пальцы, перебирающие чётки-лестовки… Деревенские за глаза её называли то ли ведьмой, то ли бабой ягой. И было за что.
Так уж повелось, что с любой болезнью взрослые и дети бегали в дом зажиточных крестьян Рябушинских. Маша помнила, что там всё было не так, как в их городском особняке: старинные часы с кукушкой, травы, развешанные по полкам на кухне, много-много икон. Не таких, к каким она привыкла в Московских церквях, а других, будто написанных детской рукой, и с тёмными, почти чёрными ликами.
Иногда возле печки, где лежала Машина прабабка, появлялся крестьянин, и с шапкой в руках слёзно умолял бабу Нюру, чтобы она посмотрела жену или ребёнка. Та отсылала просителя, а потом с кряхтеньем и вздохами сползала с печи…
Однажды Маша стала свидетелем чуда и поняла, почему её прабабку крестьяне за глаза называли ведьмой.
В тот день она взяла угощение и побежала к Лакомке, пегой лошади. Та сразу её узнала, приняла ржаную подсоленную горбушку, а потом послушно покатала по деревне, чутко прислушиваясь к каждой Машиной команде, словно понимала человеческий язык. Когда она вернулась с прогулки, во дворе конюшни увидела несколько крестьян, столпившихся возле ребёнка. Он бился в падучей на песке, а мать без толку суетилась, хватая его то за руки, то за голову, и выла в голос от собственного бессилия.
Вдруг народ расступился, и Маша заметила ковыляющую бабку Нюру с красной тряпкой в руках. Она властной рукой отодвинула заплаканную мать, накрыла дитё тряпицей, а сама встала перед ним на колени и что-то зашептала. Судороги у мальчика прекратились, и он затих, будто умер. Мать зажала рот рукой, готовясь заорать в голос, но тут бабка сняла тряпку, и все увидели, что ребёнок спокойно смотрит в небо голубыми глазками и моргает…
Бабка побрела домой, а Маша догнала её и доверчиво вложила ладошку в старческую руку. Та глянула и усмехнулась:
– Не боишься меня? – проскрипела она.
Маша отрицательно покачала головой. Так началась их дружба. Бабка слезала с печки и сидела у дома, грея на солнце старые кости. Скрипучим голосом она описывала правнучке нелёгкую жизнь при прошлом барине.
В её голосе звучала тоска по молодости, а иногда злоба. И злилась она больше всего на попов, потому что родители её были старообрядцами-беспоповцами и много пострадали "за ради веры".
– Не слушай никого, Машка, живи своим умом. Чувствую – могутный характер у тебя, в меня пошла. Была бы ты первая, я бы тебе силу передала, а так… Сама ума набирайся… Отец к попам перекинулся, так не будь, как он…
В чём эта сила, и почему не надо слушать отца, Мария так и не поняла, но запомнила прабабкин совет – жить своим умом.
Прошло много лет, маленькая Маша стала взрослой девушкой Марией, и теперь помянула слова бабы Нюры. Да, она хотела жить своим умом, потому что верила в собственные силы. И давно определилась, где добро, а где зло.
Злом была бедность подруги Капитолины, которая не могла заплатить за обучение каких-то пятьдесят рублей за семестр.
