«Сейчас актриса прочтет эмоциональный монолог о нашем бытие в пространстве вездесущего одиночества… Красивая сексуальная сволочь…, сейчас начнется кружевное па-де-де, как мелодия сучьего потроха от генной цепочки её мамаши!» – возникла другая энциклопедическая мысль в голове у Эдика.
Глядя на Ольгу, он захотел качественную яичницу с колбасой, а потом умный скандал с кругозором её знаний и словарным запасом читающей энциклопедички… Это было всегда интересно, познавательно и совсем нескучно… Она была в роли домашки, то есть совсем до мозга костей домашней жены…
Ольга открыла красивый рот и оттуда полилось следующее:
…Здравствуй далёкий и близкий, мой Эдичка, в грязных носках! Здравствуй, путешествующий по многократно стиранным чужим проститутским простыням, раком ползающий путешественник и отщепенец! МуСчина, как много ты выпил бутылок шампанского с улыбающимся лицами красивых скандинавских путан? И без меня, падла…! Как мне приятна твоя чужая неприятность, «святой» Эдуард…, голландский выхухоль… Имею вопрос к чужеродному телу…, сколько проституток поведали тебе о твоих предпочтениях, а, гаденький гадёныш – гадкий утёныш…?
В руке у Ольги крепко держался высокий прозрачный бокал с шампанским и ещё активными пузырьками. Она держала его, как рукоять меча, как сельскохозяйственную мотыгу, как ручку от входа в Министерство Иностранных Дел, как нож для разделки свинины, как отвёртку, как душевой водный распылитель, как нечто дорогое её душе, которое можно подержать и сжать для тактильности ощущений. Голова у Ольги была слегка повернута набок в своём кокетстве, язык часто облизывал губы из-за недостатка слюны и блюдца с красной икрой в коридоре. После массивного глотка шампани она продолжала запускать свой вербальный астероид с кружевами по бесконечному замкнутому кругу:
– … это я обвиняю свою вторую половину внутри себя и совсем не собираюсь заполнять своё эго чужой спермой, потому что мне не нужны льготы на твою любовь, контрабандист ты хренов…! Именно ты пять лет назад растревожил мой внутренний девичий мир, камышовая ты сволочь! Ты- одноразовый человек в моей помутневшей жизни, моё книжное забвение, заблудившийся эритроцит моей крови, простой паразит в потоках моей лимфы… Ненавижу!
– Я балдею от твоего слога, Марфуша! – с издевкой произнес Беркович и быстро снял куртку.
– Заткнись, ненавистный мне кусок мужского, волосатого, вонючего мяса! – выкрикнула Ольга фразу из какого-то вычурного спектакля, где все ругаются целых три с половиной часа, а затем умирают по очереди за десять минут до встречи Нового Года.
На её лице появились первые театральные слёзы, искусственное дрожание рук и уныло-грустное выражение красивого лица… Это было театральное начало…, увертюра…, скетч, разгон её гоночной машины на шампанском водороде. Опьяневшая сука Ольга готовилась к большому всплеску или выплеску своих тригонометрических эмоций, что не имело большого значения для мозгов Берковича, который хотел перестать ощущать ручку чемодана в коридоре, и очень желал сожрать обыкновенную сосиску с горчицей на мытой кухне с видом на чужие окна десятых этажей… Где в каждой квартире разыгрывалась своя маленькая пьеса, совсем не нужная общему фону искусственного городского благополучия…
–… Кал-сари-кя-ннит! – произнесла она медленно и по слогам.
– На иврит не похоже…
– Ты знаешь, что это значит по-скандинавски, малярное ты ничтожество? Это значит- выпивать дома в одиночестве и нижнем белье без цели куда-то выходить. Почему ты постоянно куда-то ездишь, поганая сволочь? Почему я сижу дома одна, возвращаясь из полудурочного театра, где работают одни только синие уроды, нежные лесбиянки и нет ни одного полноценного мужского охотника на лань? Почему, почему, почему…? Почему я окончательно кончаю только с тобой, подлый Эдик, бывший танкист? Неужели ты, волосатый тростниково-камышовый кабан, не знаешь и не догадываешься, что все мои мысли в постели с тобой – это мимикрия для будущего симбиоза и законного размножения двух наших «личинок», тупой ты дурабас…?
