– Какой заказ, Смотрина Алексеевна?
– Это, Макарий, свечи! Церковные, намоленные восковые свечи! Мефодий этот, уж, очень верующий человек. Сколько ему лет, он точно и сам не знает, но мудрый и чувственный до всего что происходит. Он единственный остался проживать в диком лесу из бывшего рядом хуторка.
– Свечи, восковые свечи! Обгорели мира плечи! Голова осталась жить! Как теперь нам с этим быть?
– Ты, что Макарий, стихами, так неожиданно, как будто, сам из себя? Так, что ли, можешь?
– Бывает, Смотрина Алексеевна, но, не всегда, а когда желание кинет свой взгляд на меня!
– Да, ты парень, что подарок! И чем же ещё сможешь удивить наш мир обсерваторный? Ну, не стану смущать твою рифму: пускай созидает в своём созидании! А о Мефодии, то скажу так: будем его ожидать, а не придёт, то мы сами к нему поедем на нашем гужевом транспорте. Но, это если сегодня не придёт Мефодий. Я всегда держу слово, он тоже. Ты тоже такой, Макарий?
– Стараюсь, быть таким, по возможности.
– Ну и многим ты, как мне, нарисовал невероятную красоту? Или, только я одна имею такое волшебство? – удивлённо рассматривая рисунок, спросила Смотрина Алексеевна.
– Да, бывало, что и рисовал других! Я ведь и в армии рисовал, так, в помощь заставе.
– Ты что, служил в пограничных войсках? Там сила нужна и выносливость? Так, ведь?
– Нужна, куда же, без этого. Она везде нужна, эта сила, – ответил Макарий и почувствовал нахлынувшую боль. Он, вновь, вспомнил, её…, эту, незабываемую боль….
… Маленькая и хрупкая девушка, одетая в солдатскую форму, восхищала своей стройной сдержанностью. На солдатские ухаживания она отговаривалась шуткой, или загадочной улыбкой. Был в неё, говорили, какой-то ушедший на «дембель» солдат. Но она, почему-то, осталась одна, здесь, на заставе. Солдаты любили тронуть её словами о жизни, с весёлым и показушным озорством, перед нарядом на границу.
И Макарий, как и все те, с небольшой запинкой и с натянутой небрежностью, спросил проходящую мимо Галину:
– Как жизнь, Галина? Малина?
Она, неожиданно подошла к нему и, внимательно заглянув в глаза, тихо прошептала:
– Я, Галиночка, и жизнь моя совсем не малиночка! Ты ведь лучше всех этих, так зачем же и ты так ко мне?
Макарий сжался в себе, словно ёжик от прикосновения палки и, глотая слова, пролепетал:
– Да не хотел я этого, не хотел. Ты…, ты…, – и, растерявшись, машинально смахнул набежавшие на глаза неудержимые капли.
– Это ты меня нарисовал на стену почёта, такую, что и богине станет завидно? Ты? Чего это, вдруг, стеснительно смолк? Вот тебе и малина, а сам-то, в слезах, – и улыбнулась, по-детски засияв глазами.
– Ты мне лучше скажи – привет, и я отвечу тем же. Ты же не такой, как все остальные, так зачем же их копировать и себя менять? – и, улыбнувшись, прошептала «привет!», и с весёлостью, добавила:
– Я бы за таким как ты, да хоть на край света… и без оглядки! Только, вот, зачем нам тот край света, когда и этот не плох! – и нежно провела маленькой ладошкой по лицу Макария.
Ушла она, маленькая, но большая в своей независимости и невиноватая, ни в чём.
Под утро, заставу подняли по тревоге в «ружьё». Группа моджахедов прорывалась через таджикскую границу.
Где-то двести вооружённых бандитов, с криками «аллах ах бар», без разбора стреляли во все стороны, убивая всех, кто попадался на пути.
Всё это вспомнилось Макарию, жёстко и явно. Лейтенант Градов, простреленный автоматной очередью, лежал неподалёку, еле шевелясь, но в сознании.
