Кошка, будто поняв всю курьезность происходящего, метнулась в приоткрытую дверь сторожки. Увидев сторожа, спящего за своим столом, Ларочка тревожно замурлыкала. Яким спал мертвым сном, уронив голову на хлипкий стол. По всей сторожке витал едва заметный желтоватый дымок, отдающий ароматом, приятно ласкающим нюх. Такого тонкого, слегка пьянящего аромата Ларочка никогда не знала. Замерев на месте, она жадно втянула носом аромат, сладко облизнулась. Затем неприятно сморщилась, фыркнула, направилась к двери. Не дойдя до двери, кошка лениво прилегла на бок, и почти мгновенно уснула.
15
Услышав резкую трель, спящий Басманов встрепенулся в кресле-качалке, сделал несколько резких рывковых движений и пошел к двери. Сдернув трубку домофона, он небрежно бросил: – У аппарата!
– Олег Николаевич, это я, – ответил голос Ухабова. – Извини, задержался маленько.
– Наконец-то! Сябр лепший! А я уже и не ждал. Ну, входи, дорогой. – Нажав кнопку-разрешение, Олег Николаевич повесил трубку, и ушел на кухню. Не успел он заварить кофе, как в дверь позвонили.
– Быстрый, однако! – с легким удивлением буркнул Басманов, роняя ложечку с кофе в чашку. – Иду, иду.
Впустив Николая, Басманов с некоторым любопытством рассматривал его одежду: легкое кожаное пальто, с заметными потертыми трещинами на плечах, помятый костюм моды 60-х годов. Любопытство было вызвано тем, что Ухабов никогда так не одевался ранее. Он всегда одевался, если не с иголочки, то уж не в потертую одежду, и никогда не позволял себе появляться на людях в мятом костюме.
– Входи, человек, чайку-кофейку попьем. – Олег с надменной ухмылкой похлопал товарища по плечу, и, поймав в его взгляде легкое недовольство, расплылся в теплой меланхолической улыбке: – Ты не смотри так, это я подготавливаюсь для роли.
– Да за ради бога, – Николай понимающе улыбнулся. – А как ты после последней роли себя чувствуешь? Не плоховато тебе?
– Было дрянно на сердце, честно тебе сказать. Но сейчас все прошло. Вообще, не столько прошло, сколько вот новая работа помогла. Вообще, все должно проходить – если тебя ничего не связывает с этим архетипически. Понимаешь меня?
– Не совсем, – отстраненно бросил Ухабов, снимая ботинки. – Вы с Константином Евгеньевичем, конечно, люди начитанные, и слушать вас сверх интересно, но что толку слушать – если все равно ни хрена не бельмесишь в ваших терминах. Ну ладно, пойдем, чайку попьем, коли предлагаешь.
Раздалось злобное урчанье. Это Чара, крупная восточно-европейская овчарка вошла в прихожую и почему-то ощутила неприязнь к гостю хозяина. Басманов погладил собаку за ушком: – Не нравится тебе новый гость, да? Это свой, Чара. Свой.
– Николай, – представился Ухабов, душевно улыбаясь овчарке. Присев возле Чары на корточки, он протянул ей руку: – Будем знакомы?..
Но Чара сочла этот жест чем-то унизительным. Звонко гавкнув, она резко развернулась, и ушла в комнату.
Басманов, глядя на реакцию животного, задумался. Обычно Чара никогда не проявляет недовольства, если для него нет более-менее серьезного повода. Ухабов – вроде бы человек неплохой… Странно. Чаре уже почти пять лет – это почти тридцать пять, если перевести на человеческий возраст. То есть, до старческого маразма еще очень далеко. Впрочем, животные умеют чувствовать то, что люди либо недочувствуют, либо не совсем правильно понимают.
– У собак свои причуды. Пойдем.
