Ну, словно сочинение… Как я провел этот незабываемый день…
«Газ был настолько густ и силён, что дышать и в хорошо пригнанной маске было трудно и все люди задыхались, особенно первое время. Предполагается смесь хлора с другим сильнодействующим ядом, который противогазовая (противохлорная) жидкость маски нейтрализует не вполне… Через час после начала газовой атаки я сделал распоряжение раздать запасные, вторые маски и одеть их ко времени окончания периода действительности первых масок. Второе распоряжение – быть наготове к отражению атаки – наблюдатели обнаружили шевеление в линии противника, в нескольких местах сразу. Немцы подходили к своей проволоке, в масках, но будучи обстреляны пулемётами, были вынуждены скрыться к себе…»
Это тоже было. Под каждым словом подписываюсь. Не очень хороши наши газовые маски…
«Прошел час. Газ редеет и уменьшается, воздух постепенно становится чище. Артиллерия противника сильно бьёт по первой линии и резервам. Наша почти молчит. По итогам боя: Убитых и умерших – 34. Отравлено газами – 224. Ранено и контужено – 30. Какое число было осмотрено и получило помощь от врачей, старшего врача доктора медицины Воробьева, заместителя старшего врача лекаря Родзевича и находящегося при 3-м батальоне врача французской службы Пиона.»
Понятно, зачем я потребовался – подписать данный документ как медицинский специалист. Отравленных германцами я лично осматривал.
Что? И всё? А, дальше? Почему полковник не пишет, как после всего этого германцы на нас в атаку пошли? Атаковали, кстати, в противогазах, боялись собственной отравы нахвататься. Мы ответили, кто на ногах оставался. Мне тоже пострелять пришлось…
Тогда немецкая пуля мой противогаз и пробила, по щеке царапнула. Вид у меня сейчас ещё тот – голова перевязана, как у героя какого-то.
– Всё правильно, Иван Иванович? Не ошибся я с количеством отравленных?
– Нет. По моим бумагам тоже такое количество пострадавших от газов числится.
Кстати, себя я тоже вписал. Мог бы и в числе умерших быть. Это, если бы не взял целый противогаз у убитого солдата. Брезговать тут не приходится – жизнь дороже.
– Подпишите тогда. Да, тут, внизу.
Я поставил свою подпись. Этот документ, гадать не надо, в архивах останется, потомки его изучать со всем вниманием будут.
Кстати, молодцы наши солдаты. Газов не испугались, паники не было, а ведь первый раз германцы против них газы применили. Нет, раньше они их тоже использовали, но против нашего полка – впервые.
– Я на Вас, Иван Иванович, представление сделал.
Полковник похлопал ладонью по стопке листов бумаги, лежащих на столе. Судя по всему, не один я представлен.
– А, на Родзевича? – поинтересовался я про своего заместителя.
– И на Родзевича. Достоин, достоин, слов нет.
– Благодарен.
Надо будет Родзевича обрадовать. Давно он о награде мечтает. Молодой ещё…
Тут меня кашель и скрутил.
– Иван Иванович, как Вы? – озаботился моим здоровьем полковник. – Самому полечиться не требуется?
– Вас-то тут кто лечить будет? – попытался улыбнуться я, но это у меня что-то плохо получилось.
– Да, Вам замены нет…
Позиции, что наши, что германцев, тянулись в обе стороны от горизонта до горизонта.
Траншеи, блиндажи, убежища, пулеметные гнезда, проволочные заграждения…
Всё ещё и в несколько рядов.
Артиллерия, что могла любую крепость по камешку разобрать, с ямами в земле ничего не могла поделать.
