Ваня, деревенский зомби - страница 5

Сижу я, значит, в речке постирался, развесил на ветках ближней ивы вещички свои, на берегу звезды считаю. Главное, сам то в простынку завернут. Не то, чтобы очень стеснительный, да и деревенские уже привыкли ко мне. Но, все-таки, совесть так сказать, кой-какая имеется.

Слышу, гурьба веселая и пьяная к реке идет, думаю, – в сторонке посижу, не буду им мешать. А там; песни и пляски в голом виде, костер, водка, шашлыки. Купаются, значит. Кто в кустах рыгает, кто девок по воде ловит. Тут один, вижу, в мою сторону направился. Бухой в дрыбаган, здоровенный как лось. Помочиться, что-ли, решил в сторонке? Идет прямо на меня. Увидел, встал, думает.

– Мужик ты чего здесь? – Качается, стоит ширинку расстегивает. Справился, отвернул в сторонку, делает свое дело. Потом опять ко мне:

– Не, я не понял, ты че здесь сидишь а? Тут братва отдыхает, а ты чего подглядываешь?

– Больно мне надо, – я решил встать и поправить свою простынку, завязанную на манер древнеримской тоги, через левое плечо.

– Не, ты чё? Фраер что-ли? – Здоровяк схватился за край моей простынки и дернул.

Тут, как раз, луна выглянула из-за облачка, а простынка моя хлипкая свалилась.

– Ёп, ёпер-те-це. Мать моя, – мужик утробно икнул и сел на землю. Перевернулся, встал на карачки и так пошкандыбил к своим. Что-то, подвывая при этом. А я, что, ну не красавец, вестимо, но ведь не до такой же степени. Даже обидно немного стало. Подобрал простынку, вещи потрогал свои. Сырые еще, не высохли. А мне вещи сырые одевать не с руки, кожа потом портится. Она и так вся дряблая зеленого цвета, а от сырости вообще может испортиться. И кусками станет отваливаться. Неудобно, очень.

Тут слышу шаги. Опять эти, идут уже толпою, говорят громко:

– Ты чего Андроша, какие здесь черти? Да я всех местных доходяг знаю, с бухла каких глюков не поймаешь? Сейчас поглядим, кому это не спится в ночь глухую? – Это Петька наш говорит и храбрится. Меня увидал, кричит:

– Эй, земляк, ты черта здесь не видел?

– Чёрта? Вы сами черти! Я ведь за вами, дети мои, пришел из глубины земной. За дела ваши. – Тут я встал и сатанински захохотал, протянув руки к Петьке.

– Мама, – Андрон друг Петькин, упал. И вставать уже, по всей видимости, не собирался.

– Ой, бля, мать твою, богородицу, хрень какая, – бормочет Петька, а сам из кармана пистолет вытащил и в меня ба-бах. Стреляет скотина.

А мне, что? Дыркой больше, дыркой меньше.

– Сволочь, ты Петька, вот возьму тебя сейчас за жопу и в реке утоплю, – говорю я офонаревшему Питеру и протягиваю к его носу свою костлявую руку.

– Мамочки, – шепчет Петька и нажимает на курок пистолетный. А там щелчок, нет патронов. Была пара, так больше для форсу, нежели для дела. – Ой, – смотрит на пистолет. Потом посмотрел на мои пальцы, протянувшиеся к его горлу, и… обмочил свои штаны. При свете луны хорошо видно, как на его брюках расползается мокрое пятно.

Я тоже смотрю на мокрые Петькины штаны, потом на свои собственные пальцы:

Тонкие костлявые. Ногти черные, по краям каемка зеленая, местами обломанные. Нормальные ногти. Для зомби конечно. Тут слышу, упал Питер, внучок Романихинский, сомлел бедняга со страху то. Ну, – думаю, – пускай полежит, отдохнет с другом своим.

А наутро съехали гости незваные, только их и видели.

Интересное существо «русский зомби». Пока был человеком, жил как-то всё легко, ни о чем не задумывался, внимания на себя не обращал, и никому до меня дела не было, особенного. Не в том, конечно смысле, что совсем-совсем никому. Пока мальцом был, родители там, друзья были. Правда, родители мои, к моему восемнадцатилетию, ушли в мир иной. Пусть земля им будет пухом. Грустная история, но не будем здесь об этом.