Еще более страшные вопли неслись с лежащих на земле крестов, на которых корчились распинаемые разбойники. Глянув в ту сторону, Варавва не смог сдержать удивленного возгласа:
– Ганан!
Несчастный смотрел на него волком. Лицо, искаженное болью, выражало теперь еще страшную, злобную зависть.
– Ты, Варавва?! Ты свободен, собака! А меня распинают, и по твоей вине – ты подбил меня на преступление!.. Правосудия! Я требую правосудия! Ты должен быть на моем месте, а не глазеть на мои мучения, стоя рядом с приличными людьми!
Привязав руки разбойника к поперечине креста, палачи принялись вбивать огромные гвозди в ладони. Ганан неистово завопил, кровь хлынула у него из горла, лицо побагровело.
– Трусливый шакал, – засмеялись воины. – Римлянин не стал бы так кричать. Умри мужественно! А Варавву оставь в покое – он прощен и освобожден по закону!
– Прощен… – забормотал Ганан. – Будьте же прокляты адом ты и твоя распутная…
Он не успел договорить – крест подняли и поставили в заранее приготовленную яму. Распятый испытывал невыразимые муки и силился оторвать от креста ладони. Кровь сгустилась и потемнела на его распухших руках. Похолодев, Варавва отвернулся.
– Все так страдают на кресте? – с дрожью в голосе спросил он своего покровителя.
– Да, все сотворенные из глины, – холодно ответил Мельхиор и посмотрел на мучившегося преступника так, словно изучал его. – Он мог быть счастлив, но не захотел. Он сам виноват в том, что происходит сейчас.
– А что ты скажешь про Назорея?
– То же самое, – ответил Мельхиор, но голос его звучал мягко. – Он Сам избрал этот путь, и Ему за то слава во веки веков! Время – Его рабыня, судьба – Его подножие, а Его крест – спасение человечества!
– Если ты так думаешь, – пробормотал растерянный Варавва, – то разве не лучше было бы поговорить с Ним, пока Он жив, попросить Его благословения…
– Его благословение предназначено не для меня одного, а для всех, – сказал Мельхиор торжественно. – Я с Ним говорил давно… Но теперь время бодрствовать и молиться…
Между тем палачи хлопотали возле второго распинаемого. Он не сопротивлялся и не кричал, лишь когда в ноги вонзились огромные гвозди, застонал от безумной боли, но почти сверхъестественным усилием превозмог себя и только прерывисто дышал. Его глаза смотрели на Назорея, и это помогало ему переносить боль.
Когда рядом с первым вознесся второй крест, толпа заколыхалась – пролог окончен, и скоро начнется главное действие захватывающей драмы. Разглядывая нетерпеливые лица, жаждущие увидеть смерть Того, Кто называл Себя Сыном Бога, Варавва словно обжегся об ослепительную красоту женщины, одетой в плащ цвета красного золота. Как мотылек, полетел он к этому яркому, опасному пламени, к этой зловещей красоте:
– Юдифь!
Та, которую он назвал по имени, гордо повернулась и вопросительно посмотрела в его сторону. Поразительная ее красота приковала Варавву к месту, как в былые времена.
Юдифь была воплощением той редкой женской красоты, которая во все времена покоряла мужчин, отнимая у них рассудок и разжигая страсть. Она сознавала свою силу, которой могла безнаказанно мучить многочисленные жертвы своего непобедимого очарования.
По рождению и воспитанию Юдифь Искариот была дочерью одного из самых строгих и уважаемых фарисеев – и должна была бы быть скромнейшей из дев Иудеи, но природа взяла верх над воспитанием. Она дала ей много из того, что ценится людьми больше чистоты души. Природа бросила яркий свет солнечного заката в бронзовый оттенок ее волос, сплавила вместе темноту ночи и блеск звезд для ее глаз, выжала сок из граната для ее губ, нанесла розоватую белизну миндальных цветов на ее щеки.
