Мы сидели в Интернете: в своей комнате Марина, как я надеялась, рылась в поисках подходящего реферата, а не тонула в бессмысленной переписке, отдавая эмоции неведомо кому, а я на кухне в ноутбуке пробегала новости, чистила свой e-mail от спама, читала письма, изредка поднимала голову и смотрела на небо, по которому ползли снеговые тучи, тяжелые, грозные. Вот он, циклон, посланник от нашей северной столицы, где живет тетя Марта, любительница вязаных жилетов, кошек и старых семейных преданий. Мастерица вязания, она вечно пыталась соединить разорванные семейные связи, и однажды объявилась, как тетушка непогодушка, закутанная в крупной вязки шаль с кистями, ничем не подтвердив наше дворянство со стороны бабушки, кроме фотографий, неизвестно где нарытых. Люди там ничуть не напоминали ни мою маму, ни ее сестру, ни тем более меня. Она прожила у нас три дня, потом уехала в свой Санкт-Петербург, и на похороны моей мамы, ее родной сестры, не выбралась из-за пневмонии. В последние годы дочь стала подозревать Марту в том, что она вместе с посланиями по Интернету присылает нам и ненастья. Я объясняла ей: всегда существовали скрытые конфликты и противоречия двух столиц, и не только погодные. Сдержанные ленинградцы в последние годы стали еще более сдержанными петербуржцами, на них со временем стали походить и общительные до панибратства москвичи, теперь разобщенные, разбавленные «понаехавшими». Но даже это не сблизило. Одна голова двуглавого орла, возвращенного в государственную символику, по-прежнему смотрела на запад, брала у него культурные и экономические установки, все более абсурдные, а вторая голова проявляла свое, то по-Щедрински – взятками и прочими «вечными ценностями», то широтой натуры в самых неуместных случаях. Санкт-Петербург дряхлел, Москов богател, преображался, став почти западником, эх, Москва, где твое былое, славянофильское, родное? Не эта ли метелица, что вдоль по Тверской?
К ночи высота наметенных сугробов стала казаться устрашающей.
– Мам, мы вместе пойдем? Учти, я тебя одну не отпущу.
Милая моя девочка, когда же ты успела вырасти? И как я тебя люблю!
Мы вышли на улицу. Равнодушные, сновали мимо люди, казавшиеся одной размытой фигурой, множество раз умноженной – настолько они были похожи. В лицо била снежная крупа – есть бури, в которых ветер не придерживается одного направления. Это царство хаоса, и метель носится, подобно безумной валькирии, без всяких правил, кроме правила анархии. Cнег слепил глаза, сыпался на воротники и шапки, сухими колючками язвил кожу, незащищенную одеждой. Зачем, спросите вы, мы пошли гулять в столь неподходящую для прогулок погоду? Надо было, конечно, выразиться точнее, ибо это отнюдь не было прогулкой в привычном смысле слова. Это была вылазка вынужденная, как у основной массы прохожих, спешащих к своему очагу, к приветливым или сочувственным словам. Таких становилось все меньше на нашей улице. Мы же продолжали делать круги в поисках убежавшего два дня назад нашего пса Маркуса. К слову сказать, это была кличка, ведь наш породистый пес был обладателем нескольких имен, показывающих его родославное происхождение, но мы звали его Маркус, и он отзывался на это имя, но только не теперь. Моя дочь, потерявшая надежду найти своего любимца, спустя полчаса предложила возобновить поиски попозже, когда метель уляжется. Поняв, что она просто замерзает, я посоветовала ей идти домой, пообещав, что скоро вернусь, только вот проверю еще несколько мест. Таким образом, я осталась одна, и тут внезапно метель, столь яростно нападавшая на нас, стихла.
