– Пошла прочь! – сказал юноша. – А будешь передо мной вертеться – рассеку тебя моим мечом. Пошла! В тебе нет никакой удали, один страх.
Смерть так ответила храбрецу:
– Я не сильна, не хороша, не пригожа, но от Адама и до сегодняшнего дня не было удальца, который бы осмелился сразиться со мною. Самсон был тысячекратно тебя сильнее, желал иметь кольцо в земле, чтоб весь белый свет поворотить, но покорился мне. Александр Македонский был царем всему подсолнечному миру, а я взяла его, как беру одиноких, убогих. Царь Давид – среди пророков пророк, но и тот не спасся, не спаслись от меня мудростью царь Соломон и Акир Премудрый.
Много плакал юноша, просил отпустить его хоть на день, хоть на единый час. Нет, не пощадила.
И крикнул он ей, погибая:
– О немилосердная злодейка!
Подсекла его косою смерть, раздробила ему жестокими орудиями все косточки, все жилочки. Но, отлетая на небо, поглядел юноша на тело свое, и показалось оно ему, столь прежде любимое, – падалью.
Царица умолкла.
– Я читал эту повесть, – сказал Василий Иванович.
– Никогда! Никогда не отрешусь я от моего, данного мне Господом тела, от моего образа, от любви, пребывающей в душе моей! – Царица говорила, сверкая глазами на Годунова, надеялась: передаст наушник царский своему господину.
Годунов хмыкнул, высыпал из ладони семечки на голову служанке и вдруг схватил ее за бедра:
– А ведь это в тебе брякает да звенит.
Задрал юбку, запустил обе руки между ногами, снял со своего пояса нож и, хохоча, срезал увесистый кожаный мешочек, набитый деньгами.
– Ишь где пристроила!
Поглядел наглыми глазами на царицу. Сделал к ней движение, а может, это только так показалось Василию Ивановичу.
– Не смей! – крикнул князь, хватаясь за кинжал. – Не прикасайся к государыне!
Годунов изумился, но не злоба – почтительность появилась в его взгляде.
– Ладно, – сказал он, взвешивая на руке мешочек. – Не пустые к Богу собрались.
Ухмыльнулся, поглядел вопросительно на Василия Ивановича и кинул мешочек служанке.
– А я еще сказочку знаю! Жил-был скряга. Услышал: смерть стучит. Открыл скорей сундук, давай золото глотать. Тут смерть в избу и вошла. Стали скрягу отпевать. Читает ночью дьяк псалтырь, вдруг нечистый явился в человеческом образе. Говорит: давай трусить старика. Золото, дьячок, тебе, а мешок мой.
Годунов хохотнул, погрозил пальцем служанке.
– Помни сказочку! Смотри не обижай царицу. Сбежишь с деньжонками, под землей найду.
Все перевернул! Получилось, что о царице пекся. Тут уж Василий Иванович поглядел на Бориса Федоровича, и тоже почтительно.
Обратно скакали верхами, говорили при боярских детях не много.
В Москве же, прощаясь, Годунов шепнул князю:
– Красивая была Анна Васильчикова! До чего же короткая любовь у нашего царя! Короче заячьего хвоста!
Подождал, что Шуйский скажет, да Шуйский промолчал, как всегда.
21
Целую неделю площадь перед двором князя Мстиславского оставалась пугалом для всей Москвы. Если кого и утешили новые казни, так одних только пострадавших от злодеяний Васьки Умного, сыскной собаки царя, от происков князей Тулуповых…
Казнил Иван Васильевич своих, остатки опричнины. Но много чужой беде не нарадуешься – род князей Тулуповых-Стародубских был вырублен с корнем. Поместья князя Бориса Давыдовича царь пожаловал бедному своему родственнику, брату царевны Ирины, – Борису Годунову.
И вдруг головы собрали, останки погребли, площадь вымыли, вымели. Царь собрал не просто Думу, но Земский собор. На первом заседании объявил, что собирается взять у монастырей и церквей все их сокровища, ибо не на что воевать. Окончательная победа в Ливонской войне близка, нужны последние усилия, иначе все прежние затраты, пролитая кровь пойдут прахом.
