Теркин не потерялся. Он схватил обе руки Перновского и отбросил его на какой-то тюк.
Капитан в одну минуту сбежал вниз и успел встать между Теркиным и поднявшимся на ноги Перновским.
– И ты, разбойник!.. Каторжный! У-у!..
С новым напором отчаянной отваги кинулся Перновский и на Кузьмичева, но тот смял его мгновенно и свистнул.
Два матроса подбежали и скрутили ему руки.
– Господа! – обратился Кузьмичев к пассажирам, и голос его возбужденно и весело полился по ночному воздуху. – Каков господин? Воля ваша, я его высажу! – Еще бы!.. Так и надо! – раздалось из кучи, собравшейся тотчас.
Кузьмичев спросил вполголоса Теркина:
– Одобряете, Василий Иваныч?
Злобное чувство Теркина давно уже улеглось.
Он все-таки не удержался и сказал Перновскому, продолжавшему бушевать:
– Фрументий Лукич! Видно, правда была, что вы тайно запивали?
Перновский бился и выбрасывал бранные слова уже без всякой связи: язык переставал служить ему.
– Просто скрутить – пускай проспится!
– Нет-с! – крикнул начальническим звуком Кузьмичев. – Ежели, господа, каждый пассажир будет на капитана с кулаками лезть, так ему впору самому высадиться.
Все примолкли. Каждый почуял, что он не шутит.
Теркин отошел к борту и оттуда, не принимая участия в том, чт/о происходило дальше, сел на скамью и смотрел.
Пароход проходил между крутым берегом и лесистым островом. На острове виднелся большой костер. Стояли, кажется, две избенки.
– Держите лево! – скомандовал капитан, пока матросы повели Перновского на носовую палубу.
Его чемодан и ручной багаж склали в одну кучу. Никто из пассажиров не протестовал.
«Не густо ли пустил Андрей Фомич?» – подумал было Теркин, но его наполнило весело чувство отместки.
«И какой! Полежи на острове, отрезвись на лоне природы, – думал он, гладя бороду, – а там строчи на нас после что хочешь!»
Шлюпку спустили на воду. В нее сели трое матросов и положили Перновского. Публика молча смотрела, как лодка причаливала к берегу острова.
– Однако!.. – вдруг проговорил кто-то. – За это и нахлобучка может быть!
– Я в ответе! – крикнул Кузьмичев, стоя над левым кожухом.
XXI
После отъезда Теркина Серафима отправилась к отцу.
– Починили мост? – спросила она своего кучера, когда они подъезжали к речке.
Еще третьего дня пролетка чуть не завязла правым передним колесом в щель провалившейся доски.
– Не видать чтой-то, Серафима Ефимовна.
Кучер Захар, молодой малый, с серьгой в ухе, чистоплотный и франтоватый, – он брил себе затылок через день, – обернул к ней свое загорелое широкое лицо с темной бородкой и улыбнулся.
– Проезжай шагом!
Замедленный ход лошади вызвал в Серафиме желание прислониться к задку крытой пролетки; верх ее был полуопущен.
Она сидела под зонтиком из черного кружева и была вся в черном, в том самом туалете, как и в тот вечер свидания с Теркиным у памятника, пред его отъездом. Ее миндалевидные глаза обошли медленно кругом.
Мост старый, с пошатнувшимися перилами, довольно широкий, приходился наискосок от темного деревянного здания, по ту сторону речки, влево от плотины, где она была запружена.
Фасад с галерейками закрывал от взгляда тех, кто шел или ехал по мосту, бок мельницы, где действовал водяной привод. Справа, из-за угла здания, виднелись сажени березовых дров, старое кулье, вороха рогож, разная хозяйственная рухлядь.
С реки шел розовый отблеск заката. Позади высил ся город, мягко освещенный, с полосами и большими пятнами зелени по извилинам оврагов. Белые и красные каменные церкви ярко выделялись в воздухе, и кресты горели искрами.
