Тут же неподалёку жила-была и мохнатая гусеница с богатым жизненным опытом – «мешочек с желчью», как её называли. Никому не нужная и такая ядовитая, что даже голодная птица не склюёт. Свесившись с листа. Скрипела она вслед светлячку:
– Дурачок ты, светлячок, не видишь, что ли, – плевать всем на тебя. Скоро истаешь, как свеча, и никто не подумает взять в руки твой фонарик, не станет поддерживать свет в нём своим сердцем.
– Вижу, – отвечал светлячок. И таял на глазах, потому что по-другому он жить не мог, был призван в этот мир, чтобы дарить тепло. И чем ярче горел его фонарик, тем прозрачней и невесомей становился он день ото дня.
И вот однажды на тропинке нашли потухший малютку-фонарик и горсточку пепла возле него. Довольная своей прозорливостью, с чувством исполненного долга столкнула гусеница фонарик в кусты и заключила:
– Чудакам законы природы н писаны.
А миру взгрустнулось: одной светлой душой меньше стало. Но долго ли живут воспоминания в круговерти жизни?
Капризный цветок и садовница
Так случилось, что однажды распустился в саду (а может, и в сердце) у садовницы долгожданный лазоревый цветок и вмиг завладел всеми её помыслами. Куда ни пойдёт, куда ни поедет садовница, только о нём и думает: «Как бы ветер не поломал хрупкий стебель… Как бы солнышко не иссушило нежные лепестки…»
Холят и лелеют нежные руки любимый цветок, а он, как напьётся из них воды, всё лепестки от неё к солнцу отворачивает. И приговаривает:
– Посмотри в небо, глупая, не твоими заботами я жив. От солнечных лучей цвет жизни моей играет на лепестках, а что до воды их твои рук – нет в ней такой уж необходимости. Тучка в небе гуляет – она и дождик пришлёт, коли понадобится, а то и росы поутру напьюсь вдосталь и весёлым солнечным днём с пёстрыми бабочками наиграюсь. Выходит, всё у меня есть, ни к чему мне твои докучные заботы. Ах, примелькалась, ах, надоела ах, уйди, ах, оставь!..
Сильно опечалилась садовница и ушла.
Долго сияло чистое, без единого пятнышка небо, и солнышко так ярко улыбалось освободившемуся от докучливых забот лазоревому цветку, что чувствовал он себя, ах, каким счастливым. Улыбалось, улыбалось солнышко, да однажды вдруг и растянулась его улыбка в череду засушливых дней. Ни тебе спасительных тучек в небе, ни росы на лепестках поутру.
– Куда же всё подевалось? – забеспокоился цветок. – Что она, не понимает, что я могу умереть от жажды? Где же тучка? Где же дождик? Отчего так кусается всегда милое солнышко? Даже дурного воробья, что повадился садиться на мой хрупкий стебель, отогнать некому!.. Куда запропастилась садовница! – воскликнул в отчаянии лазоревый цветок.
Но никто его не услышал. Лазурное небо безразлично взирало на увядающие листья, солнечные лучи равнодушно обжигали умирающие лепестки. А дурной воробей, неудачно севший на иссушенный жаждой стебель, сломал его и был таков.
Ах, какое же это грустное зрелище – выжженные солнцем цветы в саду, те, что в цвету лишь до первой засухи…
Жил-был один глубоко погружённый в себя кузнечик-музыкант. Никто никогда не слышал, как поёт и плачет его душа, как переливаются всеми цветами радуги все её грани в лучшие дни, и как под чёрным покрывалом худших дней безмолвствует и печалится она. Всё потому, что носил наш музыкант непроницаемый хитиновый покров на теле своём и застывший экран на глазах своих, что не только сберегало душу от расхищения, но и не позволяло отогреть скованное холодом чужое сердце.
