Но случались такие чудесные дни, когда душа, истомившись от одиночества, выходила прогуляться по струнам его скрипки и всегда слышали все, как поёт и страдает скрипка от прикосновения его трепетных пальцев. Всё всегда внимало ему: и травы, и цветы, и застывшая в изумлении на цветах бабочка. И струны зажигали сердца, что стучали в резонанс с дивной мелодией одухотворённой скрипки. Дурман звуков кружил голову и крылья молитвенно складывались в призыве разделить чувство, рождённое зовущей в мир грёз прекрасной мелодией.
Но к сожалению, всему приходит конец. Лишь пала усталость на веки скрипача, замерли звуки, замолчала скрипка, душа музыканта покинула струны и вернулась в своё земное заточение. Безмолвие безжалостно сковало холодом сердца слушателей. И, как опавшие листья, порывом ветра уносит с пёстрого луга сорванные и смятые крылья бабочки. Она ещё так недавно, затаив дыхание, внимала музыке души скрипача и, вняв им всем своим трепетным сердцем, осталась без крыл.
Жил да был один деловой ёжик. Лучше всего видел он то, что было у него под ногами, что могло так или иначе пригодиться в пищу или согреть его. Это его замечательное свойство способствовало тому, что был наш приятель физически здоров и не знал печали, если бы не свалилась на него однажды сосновая шишка; и ёжик наш посмотрел вверх… и замер. На ветке, среди изумруда зелени, пылал и искрился великолепный рыжий хвост, приложением которому служила и сама хозяйка хвоста – рыжая белка.
– Ай, – воскликнул ёжик, вздохнул и подумал по себя, – наверное, как приятно завернуться в такой мягкий и красивый хвост, лучше всякого мха будет и уснуть, теплее и уютнее одеяла не сыщешь, не то что у моей ежихи. Да и дом у белки, должно быть, необычный, коли живёт она так высоко.
– Эй! Милая! – позвал ёжик. – Должно, скучно тебе одной быть обладательницей такого чудесного хвоста, а как бы я хотел утонуть в его рыжем опушении на всю оставшуюся жизнь.
– Как я погляжу, – ответила белка, – пригож ты, ёжик, да больно колюч, колко будет и дружбу с тобою водить.
– Ай, да не страшно, милая, я песни так петь умею, что забудешь, что я колюч.
От удивления и подружилась белка с ёжиком (поющие ёжики очень редко, говорят, встречаются). А ещё, в тот вечер, так случилось, изумительно пел соловей в соседней роще, заслушалась наша белка соловья, загрустила, и пригрезился ей в сумерках поющий, необыкновенный ёжик. Ну, а ёжик, как ни печально, оказался обыкновенным. Лишь заиграли лучи солнца в просветах листьев, засобирался наш ёжик обратно, в свой дом.
– Хороша ты, белка, да дом твой что-то нехорош, непривычен он для меня, не по мне качаться на ветвях, да к тому же и маленький хозяин ждёт меня дома, а я с ним не стану разлучаться из-за тебя. Прощай, милая.
– Прощай, – ответила белка и грустно вздохнула.
Таковы вот у ёжиков песни.
Тихой звёздной ночью – звезда упала, но не канула в непроглядной тьме ночного неба, и не разбилась о землю в тысячу сверкающих брызг, а вылилась в светлый образ любви. Дрогнула, зазвенела в сердце струна в резонанс со звёздной мелодией, наполняющей душу тихой, светлой, щемящей болью рождающегося чувства. Сомкнулись сосны над костром, оберегая светлое чудо любви от стороннего взгляда.
Зашептались звёзды в тишине, – «Тише, тише, не вспугните великое таинство рождения чувства, не вспугните синюю птицу счастья, она так ненадолго осенила своими крылами двух затерявшихся в пространстве, сидящих у костра на берегу бездонных вод, под куполом бездонного неба, двух тонущих в бездонных глазах друг друга».
