– Здравствуйте товарищи резервисты-террористы! – рявкает на весь плац Козыро. Он сам по натуре еще тот приколист-каламбурист.
– Здравия желаем, товарищ капитан! – и сами уже смеются шутке капитана. Толпа уже слегка продрогшая, и в основном, проснувшаяся, отвечает залихватски бодро. А еще они все помнят службу срочную и знают, что капитан может повторять приветствие до бесконечности, пока они не ответят так, как ему хочется слышать в ответ.
Далее следует поворот стада направо, и утренняя пробежка на километр. Вот здесь то им и начинает доходить, как вредно было вчера принимать в свое пузо неограниченное количество вина, а в легкие, никотин. К завтраку большинство трезвеет. Я веду весь строй в столовую. Мы здесь особо не делим, кому отвести, кому привести. Кто на подхвате, тот и ведет строй туда, куда требуется в данный момент.
– Раз. Раз, раз, два, три! – добиваюсь от строя четкого звучания копыт по асфальту.
– С места, прямо! Шагом, марш! Выше ногу! На месте, раз, раз, раз, два, три! Прямо! Шагом. Марш! – добиваюсь того, что к столовой они приходят чуть ли не парадным шагом.
– Ай да доктор! Ай да командир! Первый раз вижу, чтобы медик мог так исправно провести строй в полтысячи человек, -произносит кто- то из старших офицеров, встречающих нас уже возле входа в столовую. Я молчу, нет у меня желания хвастаться здесь, что я тоже, когда – то шесть лет был командиром, хоть и курсантского, но взвода. И сто двадцать человек курса водил по улицам и проспектам Ленинграда сотни раз. А провести толпу сто метров по прямой, по плацу много ума и не надо.
После завтрака и перекура, мы замечаем, что некоторых резервистов снова развезло. Лыка не вяжут и на ногах не держатся.
– Что это такое? – спрашивает с трибуны руководитель сборов, начальник артиллерии двести семнадцатого полка подполковник Гуренко.
– Да, видимо, кое – кто уже успел опохмелиться, – делится своими подозрениями замполит Козыро.
– Так, все стоят в строю, капитан Смирнов, остаетесь здесь за старшего. А мы пройдемся по казармам.
Разбившись по два, по три человека, обходим спальные помещения и шмонаем все подряд. Изымаем десятки канистр, бутылей и прочих емкостей с вином и самогоном. Все это на глазах у изумленной толпы выливается на грунт. В воздухе стоят «изысканные» ароматы. У некоторых болгар с гагаузами на глаза наворачиваются слезы. Все, все по своим местам.
– Приступить к занятиям! – командует начальник сборов. Занятия в каждом взводе самые разные. Саперы ползают с муляжами мин по полям. То закапывают их, то извлекают. Артиллеристы и зенитчики возятся возле своих орудий. Связисты носятся по полигону со своими катушками за спинами. Мои сегодня занимаются поиском и выносом раненых с поля боя. При построении на обед, оказывается, что в строю опять половина пьяных.
– Да что это такое!? – снова нет предела возмущению подполковника Гуренко.
– Я так думаю, что они еще имеют заначки, где – то по полигону, – снова высказывает свое предположение, все здесь и давно знающий, замполит. Он уже не первый раз на таких сборах. Обед откладывается. Снова звучит команда направо, и вся кишка строем выдвигается в поля.
А там по холмам и равнинам имеется масса окопов и окопчиков, капониров и траншей со всякими загашниками. Офицеры и прапорщики ныряют в эти укрытия, и оттуда периодически снова вылетают все те же емкости разных калибров. Их содержимое тут же на глазах чуть уже не плачущей толпы, безжалостно уничтожается, выливанием на местность. Иногда попадались вина столь качественные, что мне самому было жаль смотреть на эту экзекуцию, но весь командный состав старается изо всех сил вида не подавать.
