Генри потирает лоб, зажмуриваясь. Голова начинает раскалываться ещё сильнее:
– Я не понимаю…
– Ну, что ж тут не понимать-то. Говорю, могу помочь твоему другу, если хочешь.
– И как ты ему поможешь?
– Не я, – мужик трясёт головой, – я не могу. Но знаю того, кто точно может.
– Скорая уже едет…
– Это хорошо, – соглашается он, – наверняка успеют. Но могут-то и не успеть. А я только позвоню ему, и он будет тут через минуту, точно говорю.
Генри тяжело вздыхает. Эти бессмысленные игры: подавай и отбивай. Только сейчас он даже не игрок, а мячик, шарик, воланчик, ритмично бьющийся о тупые поверхности ракеток.
– Кто он? – спрашивает.
Мужик заговорщически озирается по сторонам прежде, чем ответить:
– Он – парень нормальный. Я его давно знаю. И опыт у него имеется, сам рассказывал. Твой друг будет, как новенький.
– Погоди. Ты предлагаешь обратить его что ли? – Генри стискивает зубы. Пальцы пытаются сжаться в кулаки, но едва шевелятся, прилипая друг к другу. «Если здесь меня много, значит, в другом месте мало».
– Я? Да я ничего и не предлагаю. Я просто говорю, что скорая может успеть, а может-то и не успеть. А мой… знакомый, он… он нормальный. Пять лет на лесопилке с нами. И работает за троих, так что не ссы, он не из диких.
– Да пошёл ты, – выдавливает Генри, понимая, что его притягивает к земле. Вот он уже падает назад, ещё чуть-чуть, и коснётся спиной холодной земли. А где-то вдалеке звучат сирены скорой помощи.
***
В ту ночь музыка доносилась со всех сторон, закладывая Генри уши. Он потянулся рукой к горлу, чтобы расстегнуть верхние пуговицы рубашки, с удивлением обнаружив, что те уже расстёгнуты. Глубоко вздохнул и тряхнул головой: кто же знал, что дело и впрямь дойдёт до музыки? Когда Бен впервые сказал, что собирается жениться, Генри рассмеялся. Да не просто улыбнулся, а по-настоящему расхохотался.
– Погоди, – проговорил сквозь смех, глядя на отражение Бена, стоявшего за спиной. Опустил взгляд на раковину, где лежал крошечный обмылок, – У нас мыло кончилось, – открыл кран и сунул руки под струю, тут же окрасив её в грязно красный цвет, – с утра поедем в больницу, пусть Карла тебя посмотрит.
– Не нужно. Я в порядке, – ответил Бен.
– Не, не, – Генри покачал головой, втирая в кожу остатки обмылка, – тебе сегодня по черепушке прилично врезали. Надо бы провериться. Пока ты ещё приглашения не разослал – на этот раз он попытался сдержать расплывающуюся улыбку.
Приглашений так и не было. Но кто ж мог подумать, что дело и впрямь дойдёт до музыки?
Эндрю, отец Бена, отреагировал в своём духе, обозвав того ебанутым мудаком и не менее вежливо поинтересовавшись, с какого хрена тот возомнил, будто трахать замужнюю пизду лучше, чем незамужнюю. А после, оставшись наедине с Генри и банкой холодного пива, продолжил:
– Революция, сынок, давно закончилась. А по-хорошему то и не начиналась. Мы живём во времена дерьмо-законов. И главный из них: хочешь выжить, будь всегда готов драться за свою жизнь. Вот почему люди не женятся сейчас. А не потому, что пидор папаша не даёт своё сраное благословение.
Тогда Генри ничего не ответил, ведь почти и не слышал слов Эндрю. Наверняка тот дело говорил: жёстко, но верно. Ему не давали покоя огромные старые мозоли на ладонях и пальцах, которые он разглядывал с параноидальной пристальностью. Часто приходилось работать лопатой: закапывать, закапывать. Когда он дотрагивался до лица Бена, стирая кровь, тот улыбался и опускал глаза. Его руки совершенно точно не походили на женские. Женщины царапали ногтями спины, но кровь не стирали никогда.
