После восемнадцати лет в стенах ПЭЦ на выпускном воспитанникам вручали сертификаты на инициацию. На них, помимо нового имени, стояло место будущей работы. Чтобы стать Вечными, нужно было пройти не только болезненную трансформацию, но и отречься от имени, данного при рождении. Вместо него выбиралось новое, вечное. Оно соответствовало тому роду деятельности, которому воспитанников обязывали посвятить себя. Так физиков часто называли Вольтом, а биологов – Розой. Но иногда имена связывали с личностью человека или со временем его инициации. Вера мечтала сохранить свое, данное ей заместителем директора Сати, однако права голоса не имела. И имя, и место работы, точно вердикт, выносила Сентябрина, стоявшая во главе Отдела управления человеческими ресурсами со дня его основания. Она знала, что правильно для каждого из них.
Сменить род деятельности даже через сто лет не представлялось возможным. Необходимость придерживаться выбранного для них пути основывалась на суждении, будто таким образом можно идти вглубь любых процессов. Вере подобная методика напоминала шоры, которые надевали на морду лошади, чтобы та не отвлекалась, но сопротивляться было страшно. Выкажешь неуважение к принципам ПЭЦ и будешь ближайшую Вечность перебирать радиоактивные отходы за пределами зоны, поэтому не оставалось ничего, кроме как безмолвно следовать указаниям свыше. У них в распоряжении был единственный шанс повлиять на качество своей будущей жизни – получить максимально высокие оценки на выпускных экзаменах.
– Вер, я не хочу, – вздохнула Таня. – Я терпеть не могу микробиологию. Помнишь, как мы однажды проводили опыты на животных? Меня стошнило прямо на рабочий стол и на…
– Фу! – хохотнула Ида.
Она работала скальпелем с гораздо большим хладнокровием, но боялась повредить какой-то важный для исследований орган – препарировать законы ей удавалось куда проще.
– Один последний раз, Тань, и все позади, – сказала Вера, хотя в животе замутило при одном воспоминании о том событии.
– Но зачем мне микробиология, если я хочу в министерство культуры? – возмутилась Таня. – Или на телевидение! Я хочу снимать фильмы и ставить пьесы! Зачем мне знать, что такое, как ее, аггалюмация?
– Агглютинация, – поправила Вера.
– Да хоть коронация, – ответила Таня и скривилась.
Вера шумно вздохнула. Зачем спорить о том, что нельзя изменить?
– У нас есть всего один шанс, чтобы доказать Сентябрине, кто мы и на что способны.
Вера побаивалась руководительницу ОУЧР. Та была настолько хладнокровной, что гораздо больше ей бы подошло имя Январина или просто Льдина.
– Перед смертью не надышишься, – возразила Ида.
– Ну можно хотя бы попытаться, – настаивала Вера.
– Зануда! – Ида потянулась к ней и взъерошила волосы, собранные в тугой хвост.
– Эй! – Вера рассмеялась и, оттолкнув ее руки, пригладила волосы и подтянула резинку.
– Ты, конечно, права. – Таня кивнула. Плечи ее опустились.
Вера улыбнулась.
Коммуникатор на запястье завибрировал. Она ткнула в экран, чтобы отключить будильник. Он звенел в семь утра, когда открывались двери библиотеки.
– Макс? – спросила Таня, вытягивая шею, чтобы рассмотреть экран Вериного коммуникатора.
– Будильник, – ответила Вера, толкая ее в бок.
– Кто бы сомневался! – воскликнула Ида и с булькающим звуком высосала весь яблочный сок зараз.
Опустевший пакетик смялся.
– Отстань, – хихикнула Вера.
Возвращаться к теме поцелуев не хотелось. Она уже собиралась встать из-за стола, как вспомнила, что у нее есть дело к Сати. Вера покрутила головой, высматривая ее среди толпы. Обычно та завтракала вместе со всеми.
