– Есть в тебе и стоящее, Володька. Поэтому и жалкую: ложка дегтя портит бочку меда. А высоты у меня хватало трохи дальше пролететь. Просто не хотел покинуть тебя.
У Донскова еще не пропало возбуждение, и он вскочил.
– Благодетель, значит? Пошел ты, рыжий, знаешь куда?
– Я все равно не дотянул бы до площадки. Вдвоем сподручнее.
– Ты мог еще на шаг приблизиться к цели! Ты не дурак и не солдафон, Кроткий, ты просто слюнтяй!
– Дякую, товарищ! Убедил. А ты бешеный… И все равно я не корю себя, что близость партизанского костерка поменял на соседство с тобой.
Добрые слова Кроткого не пропали даром. Донсков остыл, сел рядом с товарищем и обнял его за плечи.
– Ладно, извини! Давай решать, что дальше?
Об этом каждый думал с момента приземления. Но задать вопрос должен был менее выдержанный, более торопливый. Раньше была игра в спокойствие. У каждой игры есть конец. Когда они поняли это, то за каждым словом их спора прятался именно вопрос: «Что дальше?» Кто спросит, тот признает другого старшим. Кроткий прожил двадцать одну зиму, он был сыном лесов и степей. Донсков – семнадцать и жизнь знал в основном по книгам. Донсков признал Кроткого более мудрым. И тот ответил четко, будто всю жизнь только и решал такие головоломки:
– Во-первых, заминируем груз. Я останусь, ты пойдешь по азимуту к партизанам.
Донсков подивился простоте решения – устами товарища глаголила инструкция. Сухие инструкции он всегда плохо запоминал.
– Груз зарыть положено, но до рассвета не успеем. Земля крепко захолонула. Встань на лыжи. Буду ждать. – И Кроткий, поднявшись, подал руку Донскову.
Они медленно двинулись к своим планерам. Встретились уже на лыжах у планера Донскова. Вытащили и размотали телефонный провод. Его хватило, чтобы соединить большой треугольник: по краям планера и в ста пятидесяти метрах от них снежная яма. Донское, подсвечивая фонариком, монтировал систему «пиропатроны – взрывная машинка», Кроткий остервенело работал большой саперной лопатой, углубляя яму, вгрызаясь в мерзлый грунт. Закончив копку, он пошел к планеру Донскова, ощупывая каждый сантиметр провода. Около двери планера обо что-то задел ногой. Его тревожный крик заставил подойти Донскова.
– Володька, а ты, хлопец, в рубахе родился. Дывысь! Плотная сизая мгла ночи не позволила ясно видеть, что держит в руках товарищ. Донсков зажег фонарь. Кроткий держал конец буксировочного троса. Теперь было понятно и подозрительное шуршание деревьев, когда планер был еще в воздухе, и резкий клевок к земле, и схваченный до груди штурвал. Трос, мотаясь под планером, задевал за деревья. Только чудо спасло пилота, и он не разбился при посадке.
Старший лейтенант Костюхин облегчил свой самолет, чтобы быстрее уйти от огня, сбросил планер, отцепив трос.
Кроткий вытягивал из-под снега конец стального каната с самолетным кольцом. Положив трос на металлический подкос шасси, он вынул из ножен кинжал, орудуя им, начал рубить.
– Гарно закалил клинок Борька! Поддается сталюга… А теперь вылазь из комбинезона и шуруй. В безрукавке не замерзнешь? Белый халат натяни.
– Если врагом тебе уготована рея, что изречешь перед смертью? – улыбаясь, вспомнил Донсков слова клятвы.
– Ни слова! Постараюсь уйти за борт вместе с ним, – серьезно ответил Кроткий. – Уже светает. Держи лапу, Владимир. Пусть твои паруса будут полны ветра!
– Прощай, Тарасыч!
– Меня зовут Михаил. Теперь-то, наверное, запомнишь? Погоди! Если в любом месте встретишь полицая по фамилии Вьюн, Мыкола Вьюн, убей! – Левое веко дрогнуло, он на секунду прикрыл глаза и наморщился, будто от сильной головной боли. – Хотя нет… Подержи до меня. Крепко держи!
