– Да? – с любопытством спросил Хохлов. – Именно в июне? Откуда ж вы знаете?
– А чего знать? Война – это навроде нашей крестьянской страды, без поры да без подготовки не начнешь. Мы вон и то… Сам ты видел – последние отходы сегодня заскребли, чтоб какой ни на есть хлеб иметь для посевщиков. Все ресурсы свои, словом, кинули. А страна-то поболе, чем колхоз. Да после Сталинграда сообразоваться надо. Легко, что ли, он дался… Этот, Семка Савельев, сын Федора, там, говорят, воевал? – неожиданно спросил Назаров. – Анна хвасталась – орден какой-то ему дали.
– Медаль «За отвагу».
– Ишь ты тихоня… – Назаров проговорил это еле слышно, спрятав под густыми бровями глаза. – Танком командует вроде бы?
– Механик-водитель он. Жена мне его говорила. Позавчера письмо от него получила.
– Энта… Наташка-то? Так ее, кажись, зовут? Что эвакуирована была?
– Да, да…
– Ага… Главное – что живой.
Голос старого председателя дрогнул, губы затряслись, и Назаров прикрыл их, прижал ладонью. «Сына вспомнил», – подумал Иван Иванович и, подавив в себе вздох, опустил глаза.
О сыне Назарова Максиме до сих пор не было ни слуху ни духу.
Поднял голову Иван Иванович, когда председатель глуховато заговорил:
– Мы вот страду заканчиваем всегда на полном издыхе. Оглядишься кругом – боже ты мой, ить и люди, и скотина, и машины железные изнемогли. Зато последний гектар убрали, последнюю лунку картошки выкопали. И тут только страх приходит: да как это сил еще хватило? А?
– Да, да, – встрепенулся Хохлов, – я, собственно, очень хорошо это знаю…
– Нет, ты покуда не знаешь, – нахмурился Назаров. – Ты пока умом только можешь понять. А своей шкурой все это почувствуешь, когда страды три-четыре вот проведешь сам. Не обижайся уж…
– Что вы, что вы! Это вы правильно, – согласился Хохлов, действительно нисколько не чувствуя себя обиженным.
– Да как еще сил хватило! – повторил Назаров. – Оглядишься – и тут же сразу видишь: там прореха, там вовсе дыра. Начинаешь латать… Так оно и в государстве. Не-ет, никак, я думаю, ранее, чем к середке лета, не собраться нам для такого же удара, как в Сталинграде. Надо и новые полки собрать, обучить, и всякого вооружения накопить – и пушек, и самолетов, и танков этих, на которых Семка воюет. Подвезти все это к фронту – и то время надо. А ведь их надо еще и сделать… Значит, ты насчет прибавки нам плана хлебосдачи приехал?
Переход Назаров сделал такой неожиданный, что Иван Иванович вздрогнул.
– Да, собственно… – Он секунду, другую и третью глядел прямо в глаза председателю. И тот не отводил взгляда, лишь зеленоватые глаза его светились сухо, невесело, в них стояла какая-то боль. – Район никак, никак не выходит с планом, если вам… вашему колхозу не прибавить.
– Сколько прикинул на прибавку?
– Многовато. Я понимаю, что многовато. Но что же делать? Шестьсот центнеров.
Ни на лице, ни в глазах Назарова не отразилось ничего, они поблескивали все так же холодно, как блестят омытые утренней росой зеленые листья.
– Всем прибавляем, – вымолвил Хохлов, чувствуя, что этот аргумент звучит неубедительно.
– Я знаю, – спокойно произнес Назаров. – Мы сдадим эти добавочные шестьсот центнеров.
Иван Иванович ждал чего угодно, даже согласия на добавочный план. Не ожидал он лишь, что Назаров произнесет эти слова так буднично, просто и спокойно.
– Панкрат Григорьевич! – Хохлов невольно встал, шагнул к столу. – Да если ты это сделаешь… Эти добавочные шестьсот центнеров… Мы ведь понимаем в районе, какой у вас план! Если сделаешь, мы тебя… Я буду первый ставить вопрос о награждении тебя орденом!
