И захихикала.
Мы вошли в помещение котельной.
Посреди котельного зала она остановилась. Ломкая тревожная улыбка блеснула на ее лице. Обычно мы встречались у ворот и гуляли по парку; возле котлов она была впервые. И эта неожиданная робость, удивленное разглядывание приборов, нависающих над ее головой, произвели на меня новое впечатление, суть которого можно было выразить так: «Я правильно сделал, позвонив ей».
В каптерке я помог ей снять плащ, и она осталась передо мной в очень короткой кримпленовой юбочке, держащейся на ее округлых ягодицах колоколом и совершенно открывающей постороннему взгляду ее широкие, сверкающие капроном бедра. Еще на ней была красная блузка с мелкими стеклянными пуговицами, а на ступнях – лакированные туфли-лодочки.
– Ты такой пьяный! – сказала она. – Где ты так напился?
Я крепко взял ее за запястья, опустил спиной на топчан и повалился в черный провал без дна.
«Хочу! – жадно хрипел во мне яростный ненасытный голос. – Я земляной человек. Я хочу!»
Тут и там мелькала разноцветная женская одежда…
Топчан плыл из-под меня и бешено вращался…
Задыхаясь, судорожно хватая ртом воздух, я поднял голову и стоячими глазами увидел в прямоугольнике окна в блеске ночи омерзительное туловище дымовой трубы.
Люся рывком села, прикрывая студенистые груди руками, не глядя на меня, не произнося ни слова.
Я выпрямился над ней в полный рост, испытывая отвращение к самому себе, к ее разбросанной одежде, к этой тесной каптерке.
– Сейчас… – с трудом выговорил я. – Надо… Проверю показания приборов…
По серому цементному полу среди пыльного железа, среди множества уродливо изогнутых трубопроводов я бродил.
Я был мертвецки пьян и абсолютно трезв.
«Нет, это совсем не та жизнь, которой я хочу жить, совсем не те чувства, которые хочу испытывать!» – говорил я себе.
Я трогал маховики задвижек на насосах, прислонялся лбом к холодным металлическим стойкам, вспомнил о ноге, сожженной Раскорякой в топке котла, вспомнил о том, как спросил о его возрасте.
Я прижал глаз к слюдяному окошку котла.
Пламя бушевало в замкнутом объеме трапециевидной топки. Струи раскаленного газа, завихряясь, напряженно гудели.
Я впустил свой взгляд внутрь топочного пространства, где огнеупорный кирпич светился так, словно был прозрачен, и оттуда обернулся к себе, смотрящему через окошко.
«Всё – сновидение: ракетоносцы, коммунистические лозунги, христианские соборы, жидкие волосы Раскоряки, то, что я пьян, и то, что было с парикмахершей, – ощутил я, глядя на себя из топки. – В этом сновидении страшен только один момент. Момент смерти. Но и это не вся правда. А вся правда в том, что и сновидение это, – и вот почему я спросил его о возрасте, вот в чем был тайный смысл вопроса, мы не для себя смотрим, но для кого-то всевластного и несправедливого, для которого сон наш – развлечение».
Когда я вошел в каптерку, Люся, по-прежнему голая, замерзшая, сидела на топчане и плакала.
Я опустился на топчан рядом с ней.
– Ты меня совсем не любишь! Совсем! – проговорила она, шмыгая сопливым носом. – Как со шлюхой! Даже не разделся!
Крупные слезы падали на ее колени. Спина была сутуло искривлена, гладкие овальные складки жира кольцами сложились на мягком животе, прикрывая рыжий шелковистый пах. И темнела, чуть выпятившись, лунка пупка.
Я наклонил ее голову к своей груди и сказал:
– У тебя красивые ноги.
Она взглянула на меня полными слез глазами.
