Об этом же думала княгиня и на празднике Матери Земли, когда жители Вышгорода собрались на берегу Днепра, возносили требы, жгли костры и молодежь плясала среди огней. А Святослав опять-таки все не отступал от Малуши. И она, разгоряченная праздником, уже не задирала нос, а смеялась, бежала с ним по кругу, когда повели коло. И после, когда сидела среди девиц, а Святослав стоял среди молодцов, они все время переглядывались и улыбками обменивались.
Ольга видела, что вопреки ее наказу дочка ведьмы играет ее сыном: она была как кошка, которая то ластится, трется о колени, а захочешь взять – убегает. Святослав же… Улыбнется ему молоденькая ключница – он и сияет. Отвернется холодно – он брови насупливает. Совсем зачаровала парня. А еще уверяет, что колдовской материнской силы в ней и на потертую вервицу[35] нет. Может, и так, однако все же есть в Малуше некая манкость, пусть не колдовская, но от матери точно доставшаяся. Вон Малфрида хоть и не так хороша собой, как дева лебединая[36], но если выберет кого, то мужики от нее всегда голову теряли. И в Малуше это есть. Хотя собой Малуша все же краше матери будет, ярче. Бывает девушка просто по двору с коромыслом идет, а у молодцев взоры к ней так и прикипают. Она и слова кому не молвит, достоинство оберегает, а они все норовят ее затронуть. И молодой князь первый среди них. Однако Святослав все же не для нее. В лучшем случае волочайкой[37] при нем будет.
Вот об этом и размышляла княгиня, когда, вернувшись с шумного праздника, решила постоять да подышать вечерним воздухом на высоком теремном гульбище[38]. И, как порой не раз бывало, к ней подошел священник Григорий. Он приближался под изогнутыми деревянными арками гульбища, высокий, худой и слегка сутулый, облаченный в длиннополые темные одежды. Отблеск горевшего во дворе факела на миг осветил его исполненное спокойного достоинства лицо, темные глаза, пегие от седины волосы, зачесанные назад, аккуратно подрезанную клином бороду.
– Будь здрава, княгиня пресветлая!
– И тебе многие лета!
Ольга слегка усмехнулась. Грек отец Григорий научился разговаривать по-местному, хотя порой его речь звучала как-то чудно, иноземный выговор так и не изжился из речи.
– Ну что, отгуляли свои бесовские игрища? – Григорий кивнул в сторону, за ограждения городен[39] Вышгорода, из-за которых еще виделись сполохи праздничных костров, слышались истошный бабий визг и громкий мужской хохот.
– Смотрю, ты, княгиня, половинной выглядишь.
Ольга как-то по-бабьи подхватила правой рукой левый локоть и положила щеку на ладонь. Ишь, грек произнес – половинной. Надо полагать, усталой. Но она и впрямь утомилась. Да и надоело в который раз наблюдать, как приносятся жертвы, как кровь льется по алтарю, как этой кровью обрызгивают галдящую толпу. Людям от этого весело, а Ольгу все чаще оторопь стала брать. Она задавалась вопросом: зачем столько крови? Кому это надо? Каким светлым богам?
– Так, так, – кивнул, будто понимая, священник. – Смотрю, не радуют тебя уже ваши старые боги?
– Отчего же старые? – подавив зевок, спросила княгиня. – Привычные.
– Пусть и привычные, – согласился Григорий. – Но что они говорят тебе, когда к ним взываешь?
Ольга пожала плечами.
– Молчат.
– А Господь?
Этот грек христианин уже не единожды советовал княгине помолиться, обратиться к тому, кого он называл Всевышним.
Ольга отозвалась сурово:
