–…На сеновале-то повалял, да в жинки соседску девку взял. Вот Алейна с горю да позору в болота кинулася. Это еще моя бабка рассказывала. А ей ее бабка, которая знала ту горемычную.
– Бедна девонька…– начала было причитать более младшая собеседница жалостливым тоном, да старшая перебила.
– Бестолкова девка, а не бедна! Надо ж было додуматьси в болота лезть?
– Так ать с горю ж.
– Так ать жива да здрава! Подумашь, порчена… Авось и таку взял бы кто? Увальней в деревне всегда хватало. А и нет, ушла б в соседню, али дальню, да нову жись начала. А она чегось устроила?
– Чегося?
– Сама утопла в болоте, – проговаривая, старушка начала загибать пальцы. – В топяницу обернуласи. Люд начала губить. О! – Вздернула она суховатый палец кверху.
– Как в топяницу?
– А так – жись свою духу болотному отдала силой. Вот он ее и наказал, в топяницу обернул, да к телу привязал. Дюжа не любит он слабых духом. С тех пор и топь появиласи, и заманивает ента пакость дивчин, думая, что они жинки любимого. Да и молодцами не брезгует. Все своего любимого предателя ищет.
К концу рассказа та, что помоложе, качала головой да охала. Но я так и не поняла, то ли ей по прежнему жаль Алейну, то ли она, как и старшая, теперь винит ее?
У матушки я потом спрашивала, и она подтвердила, что тоже слышала историю эту. А вот правдива она или нет – не ведает. Но при ней, сказала, никто туда не ходил. Боятся. Ведь говорят, что народу-то успело там сгинуть немало, пока узнали, что топяница там появилась. Она жертв зазывает голосами любимых. А у кого сердце пусто, тому не показывается.
В общем, вышли мы с Мявой у самой топи. Переглянулись, да пошли дальше, вспомнив, как однажды по глупости своей – а точнее, моей, ведь кошка, как обычно, отговаривала – сунулись сюда. Захотелось мне тогда увидеть ту топяницу. Да только она так и не показалась, и мы разочарованно вернулись домой, где матушка уже ждала с розгой. Позже я, конечно, поняла, за что получила, а вот тогда обижалась, хоть и не показывала виду.
Поэтому сейчас мы лишь хихикнули, да мимо пошли… пока не услышали шорох.
– Что это?
Мява навострила ушки и вытянула шею, ища, откуда звук донёсся.
– Там-мяу, – чуть слышно сказала черная, и сделала шажок в сторону кустов.
– Топяница? – шепотом уточнила я, даже обрадовавшись.
– Не думаю.
– Почему?
– Так она должна голосом любимого тебяу зазывать. А не…
Кошку прервал тихий захлебывающийся не то стон, не то рык.
Нет, на голос любимого точно не походит. Да и какой у меня любимый, когда меня без отводящей взгляд шали только сегодня и увидели впервые. Узнали потому, что видели меня, хоть и мельком, когда я с матушкой была в деревне. Видеть-то меня видят в ней, а запомнить не могут. То есть, отвернулся человек, и забыл кого видел сейчас, разговаривал, или просто чуть не столкнулся. Хотя образ в памяти остаётся, и в другой раз он узнает меня, но лишь когда снова увидит.
– Я проверю!
Остановила меня Мява, когда я шагнула на звук, и сама отправилась на разведку.
Она лёгкая, и имеет больше шансов свободно пройти по топи.
– Эй, кто здесь?
Тихо позвала кошка, аккуратно ступая вперёд. Ответа не последовало, но буквально через несколько секунд она фыркнула и отшатнулась.
– Что там?
– Это… знакомец наш, кажетсяу, – затравленно ответила черная, оглядываясь с опаской по сторонам. А потом на мой недоуменный взгляд добавила: – Медведь это. Тот самый. Только пожеванный.
