Или той, что некогда держала в руках народ Дану и не привыкла к запретам? Наверное, ей нелегко приходилось, моей матери.
- Ты могла бы помочь.
Это прозвучало обвинением, правда, донельзя жалким.
- Я помню, как мы жили… она работала…
- Здесь. Недалеко. За краем леса. Один человек разводил овец. Он был чужаком и ничего не знал ни о моем сыне, ни о других. Пришел уже после. И взял её на работу. Он взял бы её и в дом, я говорила ей, что глупо идти дорогой мертвеца, но она не услышала. Вы, люди, порой странные.
- Она любила моего отца.
- И что? – вполне искренне удивилась Мёдб. – А мой внук любил её. И это было глупостью, но молодости глупость простительна. Однако он ушел. Она осталась. Или думаешь, мой внук, видя все, был бы рад её горю и одиночеству?
Не знаю.
Ответов у меня нет. Я, кажется, лишь сильнее запуталась во всем. Потому сижу, покачиваюсь, взад и вперед.
- Мы бедно жили… она собирала травы. И я тоже, - память, наконец, оживает, разворачиваясь единым полотном.
Травы.
И старый велосипед, к багажнику которого прикручена корзина. Корзина плетеная и с крышкой. Её надо подвязывать веревкой, чтобы не свалилась. Но все равно удобно складывать травы. Я сажусь на раму. Там жестко, несмотря на подушечку, и мы едем. Я готова терпеть неудобства, держаться обеими руками за ручки велосипеда, потому что мы едем в соседнее село.
Там заготовительный пункт.
И травы примут.
И денег дадут. А потом мы обязательно пойдем в магазин и купим мороженое.
- Лес тебя слышал, - Мёдб кивает.
А еще она, кошка трехцветная с разными глазами, знала, куда меня вести. И на полянках тех я неизменно находила что-то, за что готовы были платить.
Пусть и немного. Немного – это больше, чем ничего.
Только… они все равно… хотя… я им чужая. А мама тем более.
- А потом она заболела.
- Она давно заболела, девочка, - вот теперь Мёдб смотрит на меня с жалостью. – Еще тогда, когда дала тебе жизнь. А может, когда узнала, что мой внук погиб. Я видела в ней болезнь. Она грызла её изнутри, исподволь. И тут ни травы, ни заговоры не способны были остановить её.
Наверное, потому что мама считала себя виноватой? В смерти отца. В… в том, что все так получилось? И в деревне её наверняка не любили. И поддерживали эту вот уверенность, что она действительно виновата во всем и сразу. Это же легко, когда есть человек, которого можно назначить виновным.
Земля перестала родить.
Передохли пчелы.
Свиньи и козы, и кто там еще был… скисло молоко, а мух расплодилось немеряно.
Правильно. Виновата.
- Я могла удерживать болезнь, но многое и мне не под силу. Но я забрала её боль.
Вот… а я думала, что это у меня получилось.
- А я… - я закусила губу. – Почему…
- Потому что ты была человеком, - Мёдб смотрела в глаза, и взгляд её был тяжел до того, что я с трудом выдержала его. – А людям не место среди детей Дану.
- И что изменилось? - Лют снова задал вопрос, заставив меня сдержать рвавшиеся обвинения.
Человеком?
Да, я была человеком. И оставалось. И… и все равно они могли… не верю, что не было способов. Что я первый человек, в котором есть капля их крови.
Нет.
- Изменилось? – она чуть сморщила носик.
Прабабушка… вот интересно, если я назову её так, Мёдб обидится? Скорее всего… вечно прекрасная, неувядающая, пусть и бывшая, но королева детей Дану не может быть прабабушкой.
- Ты потребовала от Яны пойти за тобой. Ты собиралась забрать её. Что изменилось?
