Век мой, зверь мой (сборник) - страница 30

Якорные пни поваленных дубов звериного и басенного христианства,

Рулоны каменного сукна на капителях – как товар из языческой разграбленной лавки,

Виноградины с голубиное яйцо, завитки бараньих рогов

И нахохленные орлы с совиными крыльями, еще не оскверненные Византией.

Холодно розе в снегу: на Севане снег в три аршина…

Вытащил горный рыбак расписные лазурные сани,

Сытых форелей усатые морды несут полицейскую службу на известковом дне.

А в Эривани и в Эчмиадзине весь воздух выпила огромная гора,

Ее бы приманить какой-то окариной

Иль дудкой приручить, чтоб таял снег во рту.

Снега, снега, снега на рисовой бумаге,

Гора плывет к губам.

Мне холодно. Я рад…

Какая роскошь в нищенском селеньи

Волосяная музыка воды!

Что это? Пряжа? Звук? Предупрежденье?

Чур-чур меня! Далёко ль до беды!

И в лабиринте влажного распева

Такая душная стрекочет мгла,

Как будто в гости водяная дева

К часовщику подземному пришла.

О порфирные цокая граниты,

Спотыкается крестьянская лошадка,

Забираясь на лысый цоколь

Государственного звонкого камня.

А за нею с узелками сыра,

Еле дух переводя, бегут курдины,

Примирившие дьявола и бога,

Каждому воздавши половину.

Лазурь да глина, глина да лазурь.

Чего ж тебе еще? Скорей глаза сощурь,

Как близорукий шах над перстнем бирюзовым, —

Над книгой звонких глин, над книжною землей,

Над гнойной книгою, над глиной дорогой,

Которой мучимся, как музыкой и словом.

Я тебя никогда не увижу,

Близорукое армянское небо,

И уже не взгляну, прищурясь,

На дорожный шатер Арарата,

И уже никогда не раскрою

В библиотеке авторов гончарных

Прекрасной земли пустотелую книгу,

По которой учились первые люди.

* * *

На полицейской бумаге верже

Ночь наглоталась колючих ершей.

Звезды живут – канцелярские птички, —

Пишут и пишут свои раппортички.

Сколько бы им ни хотелось мигать,

Могут они заявленье подать —

И на мерцанье, писанье и тленье

Возобновляют всегда разрешенье.

* * *

Не говори никому,

Всё, что ты видел, забудь —

Птицу, старуху, тюрьму

Или еще что-нибудь…

Или охватит тебя,

Только уста разомкнешь,

При наступлении дня

Мелкая хвойная дрожь.

Вспомнишь на даче осу,

Детский чернильный пенал

Или чернику в лесу,

Что никогда не сбирал.

* * *

Колючая речь Араратской долины,

Дикая кошка – армянская речь,

Хищный язык городов глинобитных,

Речь голодающих кирпичей.

А близорукое шахское небо —

Слепорожденная бирюза —

Всё не прочтет пустотелую книгу

Черной кровью запекшихся глин.

* * *

Как люб мне натугой живущий,

Столетьем считающий год,

Рожающий, спящий, орущий,

К земле пригвожденный народ.

Твое пограничное ухо —

Все звуки ему хороши,

Желтуха, желтуха, желтуха

В проклятой горчичной глуши!

* * *

Дикая кошка – армянская речь

Мучит меня и царапает ухо.

Хоть на постели горбатой прилечь —

О, лихорадка, о, злая моруха!

Падают вниз с потолка светляки,

Ползают мухи по липкой просты́не,

И маршируют повзводно полки

Птиц голенастых по желтой равнине.

Страшен чиновник – лицо как тюфяк,

Нету его ни жалчей, ни нелепей.

Командированный – мать твою так! —

Без подорожной в армянские степи.

Пропадом ты пропади, говорят,

Сгинь ты навек, чтоб ни слуху ни духу,

Старый повытчик, награбив деньжат,

Бывший гвардеец, замыв оплеуху.

Грянет ли в двери знакомое: «Ба!

Ты ли, дружище?» Какая издевка!

Долго ль еще нам ходить по гроба,

Как по грибы деревенская девка?..

Были мы люди, а стали людьё,

И суждено – по какому разряду? —

Нам роковое в груди колотье

Да эрзерумская кисть винограду.

* * *

И по-звериному воет людьё,

Назад Вперед

Век мой, зверь мой (сборник) - страница 30

Похожие книги