Читать онлайн Андрей Ильенков - Веко

Издательский дом «Выбор Сенчина»

ISBN 978-5-4485-3782-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От себя

Книга «Веко» была составлена летом 1991 года. Подразумевалось, что в нее войдут лучшие стихи, написанные к началу того года. Я как составитель сразу взял несколько круто в сторону от себя как автора, и тогда в этом действительно усматривалось нечто шизоидное, ведь дело не ограничилось простым раздвоением личности. И заранее условленное число стихотворений (сто двадцать пять как осьмушка от тысячи положенных быть написанными), из которых было готово в лучшем случае полсотни, и то далеко не лучших, и неслыханная доселе в русской поэзии жесткость в последовательном развитии сюжета, – все это было немного чересчур, немного больше, чем дань знаку Девы.

Общий смысл был таков: некий юный живописец, А. Ильенков, рвется не столько к славе, сколько к собственно таланту. Зрение героя обостряется, и он, оставляя по ходу эскизы, наброски и готовые холсты, все шире раскрывает глаза. Этого оказывается недостаточно, и он, представьте себе, отрывает себе веко. Следует краткая вспышка света, особенно замечательная своей краткостью. Бред какой-то.

Рукопись была отдана Средне-Уральскому книжному издательству (СУКИ) на рецензию, и вскоре рецензент навсегда с нею исчез. По словам главного редактора, это был первый случай в истории издательства. Я испытал сильное мистическое переживание и летом 1993 года приступил к реставрации книги. Возникли трудности. Во-первых, имелся лишь один экземпляр машинописи (эстетическому чувству претило низкое качество даже второго подкопирочного экземпляра); он-то и исчез. Во-вторых, там имелся ряд ранних стихов, впоследствии автором переработанных, и иногда весьма радикально – так, что от первоначального варианта оставался только стихотворный размер, а иногда и тот менялся. Работа велась на различных мятых бумажках, которые после перепечатывания летели в печь. Потом многие говорили мне, что они об этом думают. Я знаю.

Вторая редакция книги содержала, в сущности, совсем другие стихи, чем первая. А коли так, то ее объем и композиция тоже претерпели изменения. Двадцати шести лет я стал не в пример умнее, нежели был двадцати трех, и счел громоздкую и жесткую композицию первого «Века» декадентством едва ли извинительным. Книга похудела, ее патолого-живописная специфика смягчена умиротворенными и общедоступными картинами умирающей природы, общества и мышления. Поэтому отпала необходимость перед каждой главой ставить подробный прозаический комментарий в духе «Новой жизни», а если подумать, то «Земли в снегу». Сам эпизод отрывания века исключен из книги как садистский. Собственно ее можно было и не называть «Веко», но она была уже как бы гвардейская, и ей присвоено имя геройски затонувшей первой версии.

1993

К тридцати шести годам я не очень поумнел по сравнению с двадцатью шестью, и решил – умри, Андрей, лучше не сделаешь! Однако я на всякий случай еще раз переработал рукопись и до кучи заново переписал все стихи. Так что теперь, если бы найти две первые редакции, можно было бы печатать «Веко», «Веко-2» и «Веко-3» как три самостоятельные. Думаю этим со временем заняться.

2003

Заниматься этим раздумал. Хватит переписывать историю! Появилась вероятность, что книга вскоре выйдет. Но вовсе не в серии «Литературные памятники», как все, наверное, думали.

2017

«Я шел за любовью из кухни протеста…»

Детский ад

«Я встал сегодня как обычно…»

Я встал сегодня как обычно

И замер, выглянув в окно:

Трещал мороз и мелодично

Стальное пело полотно.

Таинственной исландской дымкой

Поверх бетонного моста

Парил мой город невидимкой,

И как казалось – неспроста:

Ему являлась чья-то милость

Часа в четыре или пять,

Но ничего не изменилось

И люди продолжали спать.

Когда ж проснулись – было тихо,

Быть может, только в вышине

Еще последняя шутиха

В искристый рассыпалась снег.

Спектакль от зрительного зала

Закрылся занавесом дня,

А мне до вечера казалось:

Там было что-то про меня…

«В эту ночь не уместиться…»

В эту ночь не уместиться,

Даже если сгоряча

Прокричать печальной птицей,

Плоть из форточки меча.

Ночь душна, и все едино

Не вместиться в этот пруд,

И тебя, как Буратино,

Волны в кружечке несут.

Вот и звезды догорели,

Скоро дворник Берендей

Закричит: «Офонарели,

Накидали тут людей!»

Ночь как печь, уже ученый,

Что ж ты медлишь, Колобок,

На лопате закопченой,

Черенок тебе в лобок!

Может, это не о смерти,

А совсем наоборот?

Но попробуйте проверьте —

Вдох зашкаливает рот.

Стрядания

Шестнадцать лет. Пушковый лен

Пунцов до кончиков волос.

На десять жизней навлюблен —

И ничего не довелось.

От ванны до саванны – шаг,

И кафель из электроплит,

И я, противный, как ишак,

С тоской из зеркала глядит.

И нет спасенья от жары,

Как только шторы до темна,

Пока внизу от кожуры

Освобождается весна.

Познай их, лежа на боку,

И вновь умри от маеты,

Пока внизу они в соку

И беспризорны, как цветы.

И я не трус отнюдь, но чуть

Увижу смуглый локоток,

Меня стегает плетью ток,

И я умру, увидев грудь.

Я душной ночью городской

Парю над мерзостью мирской,

На подоконнике молясь

При двух свечах бессонных глаз.

Глухая ночь, давно бы спать,

Но снизу снова чью-то мать,

И хулиганочка одна

Идет-бредет, пьяным-пьяна.

Окурок пишет полукруг,

И спотыкающийся стук,

Трикратным эхом разносим,

Сменяем шорохом босым

Неверных ног… О, я, как гад,

Обняться с ними был бы рад!

Сейчас бы – трезвый, сильный вор —

Я мог спуститься к ней во двор…

И с этой жуткою мечтой

Я укрываюсь с головой.

А утром пыль еще хранит

Следы вчерашних аонид,

Любой свидетельствует – явь!

А сколько их не вижу я!

Но новый день уже горит,

И, не влезая в габарит,

Пылает солнце надо мной,

И все красивы до одной.

Оккупация

Месяц барашком с завистью вниз,

Там за рубашку глупый повис.

Карты кварталов в крапе огней

Капают талым, хочется к ней,

Хочется счастья, в пах головой,

В теплые части, клей тыловой.

– Ви поиграем в шутку кричать:

Щас вас пымаем, тит тфою мать!

Фриц на охоте, он не космат.

Людям охота ходы размять.

– Месяц, бедняжка, что там завис?

Звать меня Машка, ехай на низ!

Месяц заплакал звездами, но

Звезды – заплаты на домино.

Наглая Нюрка, пьяный гараж.

Тихо в дежурке хрусть карандаш.

Сенокос

Сияет солнцем сталь литовки,

Клинок как бритва шепеляв.

И смерть свистит, всекаясь ловко

В колени толстомясых трав.

Они от горести кричали,

Зрачком метался узкий бог,

И только голени торчали

Зеленой щеткой из сапог.

Окрест газона, изнывая,

Асфальт по руслам улиц тек

И раскаленные трамваи

Скакали с гиком наутек.

А дирижер махал неслабо!

За ним, с прожорливым мешком,

Одна понятливая баба

Стояла крепким босиком.

Весна

Все сильнее греет

Солнце с каждым днем,

В небе утро реет

Мраморным огнем.

Пламенем объята,

Выстрелит печаль —

Жутко и приятно

Вздрагивает даль.

Завтра – с юга ветер,

Оттепель, и боль

Жить на этом свете,

На одном с тобой!

Губы любят скупо,

Очи – горячо.

Я ли – этот глупый,

Дышащий в плечо?

«Иду по листьям будто…»

Иду по листьям будто

иду по облакам

чтоб к осенью обутым

припасть твоим ногам

лицом в закат унылый

ногами на восток

назвать своею милой

траву и водосток

как съемка из подвала

и пленку засветив

два кожаных овала

уперлись в объектив

«Вот две копейки – простая медяшка…»

Вот две копейки – простая медяшка

В зимние улицы гонит из дома,

Крутится-вертится диск неваляшка,

Сладко под ложечкой сводит истома,

В уши стекло надувает мозаика

Желтых огней «Жигулей» и метели,

Сердце мое, словно пойманный зайка,

Серенький, в ужасе скачет по телу.

Что я окажу тебе – странно и вечно:

Маленький Кай и его королева,

Разве ты можешь быть так бессердечна,

Если услышишь простые напевы?

Что же ты, глупая сволочь, не видишь

Как я люблю тебя тая, страдая?!

Ты ли обрадуешь, ты ли обидишь,

Господи! Дай, чтоб попал не туда я!

Прощание

Слезы и солнце морозного полудня,

Осень мою – ржавью плотницких скоб…

Осени больше не будет, как в Болдино,

Белою крышкой накрылся сугроб.

Долго ли, коротко соль закипала бы,

Туго ли мячик мученья глотал,

Вольно ли было выплакивать жалобы,

Губы сжигая о липкий металл?

Мне ли, большому, не плакать об осени,

Пусть и еще обо мне говорят,

Я ли ее из подъездов обоссанных

Не выносил на руках, как солдат?!

Как я люблю ее! Робость у пропасти

Край стерегла до окончания дня,

Что же вы, люди, все мимо торопитесь?

Нет, я здоровый, оставьте меня…

Железная дорога

Железная дорога под окнами лежит.

Асфальт течет мазутом, ручьями пот бежит.

Стою я на балконе с коробкой папирос.

А мимо проезжает вонючий тепловоз.

Свистит свисточек тонко, снаряд вперед летит,

Отважная девчонка на буфере сидит.

От пыли золотая на чашечке весов.

И я предполагаю, что нет на ней трусов.

И мне смешно и больно, и сразу член встает,

Она рукой мне машет и песенки поет.

Она не будет больше в Пышме пасти коров,

Ее в Шанхае снимут жандармы с буферов,

В цепях заточат в башню за неоплпату виз,

А вызволит оттуда какой-либо маркиз,

В притонах Сингапура, в колечках анаши

Лимонными ночами коктейли хороши.

Но поезд едет быстро, везет ее в Китай,

Она мне ручкой машет, кричит «Прости-прощай!»

Прощай, моя Маруся, безмозглый мотылек!

Тебя я не увижу, и член на место лег.

Взмахнув полой халата, опять сажусь за стол,

Включаю вентилятор и ручку грызть пошел.

Слагаю я поэму о ядерной войне,

Ответственная тема, и так погано мне!

Есенина листаю рассеянной рукой,

Но он не помогает в тематике такой.

Я пью чифирь из банки, смотрю в окно, а там

Платформы классных танков везут в Афганистан

И часовой угрюмо сжимает автомат,

Нерадостные думы сейчас его томят.

Пропитан китель потом, письмо прислала мать,

Ему курить охота и стремно умирать.

Окровлены кинжалы, раскалены стволы,

Горят на перевалах груженые «Зилы»,

Гремит бесшумный выстрел, в аду не хватит мест,

Но поезд едет быстро, везет его в Термез.

А лично б я не против поехать бить сейчас

Душманов, сионистов и всех, кто против нас!

Увы – судьба иная поэтам суждена,

И я еще не знаю, как сложится она,

И я еще не вижу далеких перспектив,

Но небо стало ниже и лижет брег прилив,

И вот – волненья волны захлестывают мол,

И, вдохновенья полный, я вновь курить пошел.

Вдыхаю, выдыхаю, словесный пышет пыл,

Бегу блокнот хватаю, но все уже забыл,

Печальная улыбка подохла не беда

В аквариуме рыбка в неволе навсегда

И жизнь скучна как совесть, когда боренья нет,

И снова едет поезд и партизанов нет.

Фортуна

Она не молчит, или просто немая —

Она не моя.

Как всякая женщина, ты понимаешь,

Понятлив и я.

На грубом ветру как луна пожилая

С накрашенным ртом.

Напрасно глазами ее пожираю:

Ей скучно о том…

Ей скучно на лестничной клетке Останкино

Царапать глазки,

Ей скучно со мною, но осень-жестянка

Тоскливей тоски.

Я.

– Взгляни: я могуч, я вылажу из кожи,

Чего же еще?

ОНА.

– Еще – ничего, и уже – ничего же,

Оставь этот счет,

Гармонию алгеброй можно поверить,

Но хаос – увы.

Скрипят бесприютно небесные двери

И двери травы.

Я.

– Скажи, но затем ли Создателю молится

Последний поэт?

ОНА

– Эх ты! А считался еще комсомольцем!

Вить бога-то нет!

Гляжу я на небо – а Бога и нету,

Дозволено все.

Какие поэты! Какие планеты!

Какой я осел!

Отрывок, взгляд и нечто

…Посмотришь сквозь пальцы – и больно невольно,

Как вымыли кальций не винные волны

Давясь, я читал скукотищу для взрослых,

И их проверял, задавая вопросы,

И если мне лгали, я знал, что так надо,

И был для себя хитроглазой наградой.

Мечтал я о дружбе с девчонкой хорошей,

И чтоб до полночи играть с ней в Гавроша,

Однако ребята играли в Чапая,

Вперед

Читать онлайн Андрей Ильенков - Веко

Похожие книги