– Да ко мне вот приятель приехал, а я не хочу с ним встречаться.
– Почему же?
– Не нравится он мне, – сказал Эрудит с улыбкой, которая говорила, что ему самому странно все это.
Видимо, ответ Эрудита не устроил Веерку Шмелиху, она недоуменно помолчала, соображая что-то. А Эрудит протянул навесной замок и сказал:
– Мама (Эрудит называл ее все так же, как и в детстве – мамой), я хочу попросить вас. Как свечереет, вот этот замок повесьте на хату. Только тайком от моего гостя.
– Что ж ты сам-то не замкнул?
– Я замкнул на внутренний замок, чтоб ему непонятно было: дома я или нет? А когда он увидит, что на двери появился навесной замок, поймет, что я был дома, а потом ушел.
Верка Шмелиха посмотрела на Эрудита, как на человека, у которого прямо на глазах вырос горб.
– Как-то я не пойму? Вечно ты, Эрудит, чего-нибудь вы– кинешь. Ну, ладно, давай замок. Подождите только, соберу вам поесть.
Генка сообразил: «Тут дело нечисто». – У него загорелись глаза.
Еще не выйдя из хутора, Эрудит велел ему вернуться и перекатить «Яву» к себе во двор.
– И покрутись возле дома, пусть этот тип увидит тебя. В общем, постарайся попасться ему на глаза. Если спросит, скажи, что сплю в хате, пьяный. А я тебя на берегу подожду, у лодки.
х х х
Эрудит не ошибся, это был действительно Дыба. Он появился в хуторе около двух часов и теперь, выжидая время до вечера, прятался от посторонних глаз в лесополосе, которая на целый километр протянулась вдоль хутора. Сидел на поваленном ветром, поросшем зеленым мхом стволе акации, курил и в сотый раз обдумывал план убийства. Вокруг его головы в косых лучах солнца, проникающих сквозь листву, вились струйки сизого табачного дыма. Главное, размышлял он, это внезапность. Только в фильмах герой заглядывает своей жертве в глаза и высказывает свой приговор. Все это есть пустое. Стоит ли вести разговор с тем, кто через секунду превратится в кусок мяса. Надо просто ворваться в дом внезапно и вонзить нож в спину, так, чтоб пикнуть не успел. А можно постучать в дверь – когда выйдет, тут же напорется на нож. «Как получится, так и получится», заключил он, смахивая с себя муравья.
Решив немного размяться, он встал. Потянувшись, прошелся по тропинке между плотно стоявшими ровными рядами деревьев, но тут же вернулся, обеими руками поддернул штанины джинсов и сел на прежнее место. Еще раз закурил, расстегнул ворот серой с черными полосками рубашки, взглянул на часы. Стрелки за тонированным стеклом показывали без четверти семь. Он ощущал внутри себя тайное страстное желание, нарастающее с неумолимым упрямством. От осознания своего могущества и величия, это желание распирало грудь, расправляло плечи, кружило голову. Он вершитель, он властелин, он судья, ибо чья-то жизнь – в его руках. И он может распорядиться ею так, как ему заблагорассудится. Это он вот здесь и сейчас решает: жить Эрудиту или умереть. От его желания зависит и когда ему умереть: «Сейчас я пойду к нему, и каждый мой шаг приблизит его смерть. Но я человек благородный, не стану спешить, буду шагать медленно, пусть проживет на одну минуту подольше.
Он закурил, вновь глянул на часы, поднялся и, пробравшись сквозь высокорослые кусты жасмина, окаймляющего белой ки– пенью лесополосу и будоражащего своим приторным ароматом все пространство в округе, вышел на тропинку, протоптанную до хутора. В кармане у него был билет на поезд в обратный конец, на одиннадцать часов завтрашнего дня. Дыба рассчитал все до мелочей, даже день недели – пятницу – выбрал с тем расчетом, что до понедельника об Эрудите никто не спохватится. А за это время он будет уже дома, успеет покрутиться среди знакомых для обеспечения алиби. Подходя ко двору Эрудита, Дыба увидел уже знакомого Генку, который, беспечно насвистывая, шел ему навстречу.
