Велики Великие. Юбилейные хроники в новом прочтении - страница 12

Земная жизнь нанесла ощутимый урон стоянию на камне христовой веры, вообще-то, обоим поэтическим гениям России. Пушкину даже больше. Но провиденью было угодно вернуть их в божественное лоно. Говорят, они ушли из жизни преждевременно. Но ведь так же «преждевременно» ушел из жизни земной и сам Христос. Они ушли, вернее, их взял обратно Господь, как только выполнили они свою миссию. Лермонтов стрелялся на дуэли и до Мартынова. Кстати, на той же самой Черной речке, что и Александр Сергеевич. Богу угодно было, чтобы тогда он остался жив. Он погибнет на Кавказе, мгновенно, не мучаясь, не разрядив своего пистолета.

У Пушкина случай другой. Он хотел убить Дантеса. Стрелял в него. Но поэту было даровано свыше право духовного примирения с врагом. «Требую, – сказал Александр Сергеевич перед кончиною П.А. Вяземскому, – не мстить за мою смерть. Прощаю ему (Дантесу – А.К.) и хочу умереть христианином»[34].

Воистину: люби врагов своих личных, гнушайся врагов Отечества, презирай врагов Божиих. И тогда, как пишет известный публицист, мой товарищ, академик Академии российский литературы Геннадий Пискарев[35]:

…Одной из больших загадок долгое время для меня являлась, прямо-таки, непомерная любовь к Лермонтову кавказцев, в частности, чеченцев. Мне даже было трудно представить то, что услышал я однажды из уст современного чеченского публициста Саида Лорсанукаева: «Мои предки, простые неграмотные пастухи, проживающие в селе Гехи, узнав об убийстве поэта, объявили по всей округе траур». А Гехи, между прочим, стоят на реке Валерик, той самой, на которой 11 июля 1840 года произошло небывалое сражение между чеченскими и русскими отрядами, в котором принимал непосредственное участие и поручик Тенгинского полка Лермонтов. Понятно, не на стороне Шамиля. Потом Лермонтов опишет эту схватку и будут там такие слова: «И два часа в струях потока, как звери, молча, с грудью грудь, сшибались, глухо падая на землю…Хотел воды я зачерпнуть, но мутная вода была тепла, была красна!» («Валерик»).

Так как же так: чеченцы, у которых (о чем писал сам же Михаил Юрьевич), «ненависть безмерна, как любовь», что «верна там дружба, но вернее мщенье», почитают, по сути дела, бойца «царского спецназа», словно своего национального гения. Конечно, тут можно принять во внимание, что Лермонтову принадлежит авторство названия Чечни гордым и красивым именем «Ичкерия», что он, по определению П. Антокольского, был внутри Кавказа, а не взглянул на него, как Пушкин также восхищенный горной страной с высоты: «Кавказ подо мною…» Но этого, думаю, мало, чтобы боготворить того, кто вступил на твою землю с оружием.

О! «Боготворить». – Может, в этом понятии скрыт ключ от тайны? Руководствуясь, вероятно, подобной догадкой знакомый нам уже публицист Геннадий Пискарев, написавший «Кавказскую драму»[36] по мотивам произведений отечественной классики, показывая битву на Валерике, ее участников, помещает Лермонтова не в гущу сражения, а в поднебесную высь, откуда тот, подобно божественному существу, наблюдает за бойней честолюбцев и гордецов. А фоном звучат слова: