Велики Великие. Юбилейные хроники в новом прочтении - страница 14

Что Пушкин пал жертвой планомерно подготовленных и проведенных действий, которые не могли не окончиться его убийством, – давно установленный и непререкаемый факт истории русской литературы и русского общества. Что царь и вся придворная аристократическая челядь, затравившая Пушкина, избавились в пасмурный февральский день 1837 г. от беспокойного и, возможно, в будущем опасного противника и что к выстрелу Дантеса в петербургском большом свете отнеслись с большим удовлетворением – это также давно перестало быть тайной.

Иначе обстояло дело с кончиной Лермонтова. Здесь следы, ведущие от желаний и настроений к действиям, от умысла к осуществлению, были гораздо менее заметны; меньше сохранилось свидетельских показаний, нет прямых документов злодейского замысла вроде анонимных писем.

Знали, как не терпит Лермонтова Николай I, передавали о злобном распоряжении царя не представлять Лермонтова к наградам, ходили слухи, что царская дочь Мария Николаевна ненавидит поэта и даже заказывает придворным блюдолизам, вроде графа Сологуба, писать на него пасквили. Были уверены, что двор радовался смерти Лермонтова, и упорно приписывали великому князю Михаилу восклицание при получении известия о смерти сосланного поэта: «Собаке – собачья смерть». Но все-таки радоваться результатам преступления – еще не значит совершить преступление. Чтобы доказать преднамеренный характер убийства Лермонтова, требовалась более конкретная аргументация.

Второй лермонтовский том «Литературного наследства»[42] содержит обширные новые материалы, которые помогают решить загадку смерти Лермонтова. Самая постановка рокового вопроса приобретает новую, своеобразную окраску. Оказывается, что все необходимое для скорейшей ликвидации Лермонтова, как «сверхкомплектного жителя» на белом свете, сделало не только русское царское, но и французское королевское правительство, причем оба действовали через прямых и законнейших своих представителей: шефа жандармов Бенкендорфа и чрезвычайного и полномочного посла Франции барона де Баранта.

Статья Эммы Герштейн, написанная совместно с упоминаемым уже нами И. Андрониковым, «Дуэль Лермонтова с Барантом»[43] полна захватывающего интереса. Статья дает богатую документацию, хотя, конечно, далеко не полную. Но и того, что мы теперь узнали, достаточно для некоторых выводов.

Лермонтов ссорится с сыном французского посла молодым Барантом, и между ними происходит дуэль, причем Лермонтов стреляет в воздух, а Баранту, несмотря на все старания, не удается попасть в противника и убить его. Уже сидя на гауптвахте, Лермонтов дает такую характеристику всей этой иностранной «золотой» молодежи, которой так весело жилось в николаевском Петербурге: «Я ненавижу этих искателей приключений, эти Дантесы и де Баранты заносчивые сукины дети»[44]. Лермонтов неспроста сопоставил эти имена…

Посол де Барант хорошо знал имя Лермонтова еще до того, как его сын Эрнест так неудачно промахнулся, стреляя в нашего поэта. Нашлись добрые люди из той же самой придворно-аристократической среды, организовавшей убийство Пушкина, которые довели до сведения посла, что Лермонтов в своих стихах «На смерть поэта» ругает будто бы французов и Францию, и посол уже осведомлялся через первого секретаря французского посольства: правда ли, что Лермонтов в известной строфе своей бранит французов вообще или только одного убийцу Пушкина?».