Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет - страница 47

Помню, «Train of Love» я написал в 1955 году, на шоу Louisiana Hayride в Шривпорте. Там оказался и Сэм Филлипс. И я позвал его в гримерную и спросил, что он думает о песне. Она ему очень понравилась. На следующей сессии мы ее записали.

Я написал «Give My Love to Rose» примерно в десяти кварталах от тюрьмы в Сан-Франциско. Однажды ночью я играл там в клубе, в 1956 году, когда впервые приехал в Калифорнию. И один парень, бывший заключенный, пришел за кулисы поговорить со мной о Шривпорте. Он был оттуда родом. Не уверен, что его жену зовут Розой, но она жила в Шривпорте, и он сказал нечто вроде «скажи моей жене, что я ее люблю, если вернешься в Шривпорт раньше меня». Его только что выпустили из тюрьмы. В ту ночь я написал эту песню.

«Big River» я написал как протяжную песню в стиле блюз. Помню, что сидел на заднем сиденье машины, проезжая через Белые Равнины, и напевал: «Я у-чил плаку-чую и-ву плакать»… Да, протяжная песня, и в стиле блюз.

Я написал «Hey Porter», когда был за морем. Это была песня, в которой я выразил тоску по Югу. «So Doggone Lonesome» я написал с мыслью об Эрнесте Таббе[63]. Много раз я писал песни, представляя себе певцов, но на самом деле не собираясь даже дать послушать им эти песни, а только думая об этих певцах. После того как я записал «So Doggone Lonesome», Табб услышал ее и тоже записал. «Get Rhythm» я написал для Элвиса. Но он ее услышал, только когда я ее записал. «Come in Stranger» – просто песня о жизни в пути.

Разве вы не подсказали Карлу Перкинсу идею песни «Blue Suede Shoes» («Голубые замшевые ботинки»)?

– Помнится, ребята в армии говорили: «Не наступай на мои голубые замшевые ботинки». Мне показалось, что это хорошая строка, и я посоветовал Карлу вставить ее в какую-нибудь песню. Но он сам ее написал. Это его песня.

Вы много думаете о будущем?

– Я просто чувствую, что время идет, и делаю то, что считаю правильным для себя в данное время. Не собираюсь обгонять кого-то или что-то.

Вы оптимист?

– О, да. Конечно. В моей жизни было семнадцать хороших лет, если говорить о моей музыке. Это были добрые для меня годы. Да все годы были для меня добрыми. И я не вижу ничего, кроме подъема в том, что касается музыкального бизнеса. Я оптимист, потому что верю, что музыкальным бизнесом будут заниматься настоящие таланты. Подлинные таланты всегда будут. Ничто не сможет заменить человека. Можно владеть всеми синтезаторами Муга, но ничто не заменит человеческое сердце.

Как случилось, что вы наконец-то решили побеседовать? Последние пять лет журналисты, просившие Нила Янга об интервью, слышали в ответ, что ему нечего сказать.

– Я многое могу сказать. Никогда не давал интервью, потому что они всегда доставляли мне беспокойство. Всегда. И никогда не получались как надо. Они мне просто не нравятся. Вообще, чем дольше я не давал интервью, тем чаще о них просили, и тем чаще я говорил, что мне нечего сказать. Но, знаете ли, все меняется. Теперь я чувствую себя очень свободным. Со мной нет моей старушки[64]. Это многое объясняет. Снова живу в Южной Калифорнии и впервые за долгое время чувствую себя более открытым. Я выхожу и со многими общаюсь. Мне кажется, в моей жизни произойдет нечто новое.

Я действительно повернут на новой музыке, которую делаю сейчас, снова с группой Crazy Horse. Сегодня, даже во время этой беседы, в моей голове звучат песни. Я чувствую вдохновение. Думаю, все, что я сочинил, имеет право на жизнь, а иначе я бы никогда не записал своих песен, но я сознаю, что с тремя последними альбомами были определенные сложности. Я знаю, что они принесли мне дурную славу. Так или иначе, мне хотелось бы выплыть из некоего мрака. И доказательством будет мой следующий альбом. Я бы сказал, что альбом «Tonight’s the Night» – это последняя глава пройденного мною мрачного периода.