Поскольку обеим сторонам очень хотелось заключить этот договор, они легко пошли на уступки. Договор был подписан, а иностранные дипломаты сообщали, что между царевичем и его невестой «большое согласие и сердечное влечение».
Свадьбу пышно отпраздновали 13 октября 1711 г. в Торгау.
* * *
Когда новость об этом дошла до России, то многих известие о браке царевича с иноземкой и иноверкой шокировало. Английский посланник Витворт сообщал своему Двору из Москвы 6 декабря 1711 г.: «Здесь несколько дней стреляли из пушек и происходили празднества и фейерверки по поводу свершившегося бракосочетания царевича-наследника, хотя брак этот очень не по сердцу народу. Он втихомолку ропщет и не может скрыть своего неудовольствия по поводу вероисповедания новобрачной». А младший брат ганноверского курфюрста герцог Эрнст Август писал: «Верно то, что царевна весьма несчастна. Некоторые даже говорят, что, если у нее не будет детей, россияне вправе заключить ее в монастырь, если не поступить с нею еще хуже».
Что касается самого Алексея, то, по-видимому, он очень гордился таким брачным союзом. Вот какой эпизод, относящийся к 1712 г., приводит в своей книге советский и российский историк петровской эпохи Н. И. Павленко: «Однажды во время устроенного Меншиковым обеда, на котором присутствовали офицеры дислоцированной в Померании армии, в том числе и царевич Алексей Петрович, зашел разговор о дворе Шарлотты. Меншиков отозвался о нем самым нелестным образом: по его мнению, двор был укомплектован грубыми, невежественными и неприятными людьми. Князь выразил удивление, как может царевич терпеть таких людей. Царевич встал на защиту супруги: раз она держит своих слуг, значит, довольна ими, а это дает основание быть довольным ими и ему. Завязалась перепалка. Меншиков возразил: „Ты слеп к своей жене, она тщеславна“. Царевич воскликнул в ответ: „Знаешь ли ты, кто моя жена, и помнишь ли ты разницу между ней и тобой?!“. Меншиков: „Я это хорошо знаю, но помнишь ли ты, кто я?“. Царевич: „Конечно, ты был ничем, и по милости моего отца ты стал тем, что ты есть“. Меншиков: „Я твой попечитель, и тебе не следует со мною так говорить“. Царевич: „Ты был моим попечителем, теперь уже ты не мой попечитель, я сам умею позаботиться о себе, но скажи мне, что у тебя против моей жены?“. Меншиков: „Что у меня против нее: она высокомерная немка, и все оттого, что она в родстве с императором, но от этого родства ей, впрочем, будет мало проку, а во-вторых, она тебя не любит, и она права в этом, ибо ты обращаешься с ней очень дурно; кроме того, ты своим видом не можешь возбудить любви“. Царевич: „Кто сказал, что она меня не любит? Я очень хорошо знаю, что это неправда, я ею очень доволен и убежден, что и она мною довольна. Да сохранит Господь ей жизнь, я буду с нею очень счастлив“. Меншиков: „Я своими глазами убедился в противном, она тебя не любит. Плакала она, когда ты уезжал, от досады, видя, что ты ее не любишь, а нисколько не от любви к тебе“. Царевич: „Не стоил ты того, чтобы на нее смотреть; ее нрав очень кроток, и хотя она не моей веры, должен, однако, сознаться, что она очень благочестива; что она меня любит, в этом я уверен, ибо ради меня она все покинула, и в том тоже я уверен, что она честна; впрочем, неудивительно, что ты так говоришь, ибо ты судишь об имперских княжнах по тем, которые у нас, и особенно по твоей родне, которая никуда не годится, так же, как и твоя Варвара (свояченица Меншикова. –
