Великий Гэтсби. Ночь нежна - страница 24

Это заявление вызвало настоящий шок. Все громко ахнули, когда дверца машины начала медленно открываться. Толпа – теперь уже толпа – невольно подалась назад, и, когда дверь полностью распахнулась, воцарилась зловещая тишина. Затем очень медленно, по частям, из разбитой машины выбрался бледный субъект, которого шатало из стороны в сторону, и начал осторожно искать на земле точку опоры, водя туда-сюда огромным лакированным ботинком.

Ослепленный светом фар и сбитый с толку неумолкающим ревом клаксонов, он несколько мгновений неуверенно покачивался, пока не заметил мужчину в пыльнике.

– В чем д-дело? – спокойно поинтересовался он. – Бензин к-кончился?

– Глядите!

С полдюжины пальцев показали на ампутированное колесо: какое-то мгновение он смотрел на него пустым взглядом, а потом задрал голову вверх, словно подозревая, что колесо свалилось с неба.

– Оно отлетело, – объяснил кто-то.

Он кивнул.

– Сперва я даже не з-метил, что мы ос-навились.

Пауза. Затем, сделав глубокий вдох и расправив плечи, он твердым голосом осведомился:

– Кто-нить знает, где тут з-заправка?

По меньшей мере десять человек, которые были немногим трезвее его, стали объяснять ему, что колесо и автомобиль уже ничем между собой не связаны.

– Задним ходом, – предложил он, чуть подумав. – Передачу пер-ключить, и все.

– Но колеса-то нет!

Он задумался.

– Попробовать не повредит, – решил он.

От пронзительного воя клаксонов уже начало закладывать уши, так что я повернулся и прямо через лужайку пошел к дому. По дороге я оглянулся. Яркий диск луны освещал дом Гэтсби, оставляя ночи ее прежнее очарование, хотя смех и музыка уже перестали звучать в саду, все еще расцвеченном иллюминацией. Казалось, что из окон и огромных дверей внезапно заструилась пустота, делая еще более одинокой фигуру хозяина, стоявшего на парадном крыльце с рукой, поднятой в прощальном жесте.

Перечитывая свои записки, я понимаю, что создается впечатление, будто больше всего меня занимали события тех трех вечеров, разделенных интервалами в несколько недель. Напротив, они являлись всего лишь обычными эпизодами того бурного лета и до поры до времени интересовали меня куда меньше, нежели мои личные дела.

Большую часть времени я работал. Ранним утром длинной тенью, обращенной на запад, я спешил по грязновато-серым ущельям деловых кварталов Нью-Йорка в контору под названием «Пробити трест». Я знал по именам других клерков и молодых продавцов облигаций и обедал с ними в полутемных переполненных ресторанчиках, поглощая маленькие свиные сосиски с картофельным пюре и запивая все это кофе. У меня даже случился мимолетный роман с девушкой из Джерси-Сити, которая работала у нас в бухгалтерии, однако ее брат начал метать в мою сторону зловещие взгляды; поэтому, когда она в июле уехала в отпуск, я потихоньку свел наши отношения на нет.

Ужинал я обычно в Йельском клубе (по каким-то причинам эта трапеза являлась самым мрачным эпизодом за весь день), после чего поднимался в библиотеку и где-то в течение часа добросовестно штудировал литературу по инвестициям и страхованию. В клубе всегда сидело несколько заводил и гуляк, но в библиотеку они не заходили, так что работалось мне там хорошо. Потом, если вечер выдавался теплым, я неторопливо шел пешком по Мэдисон-авеню мимо старого отеля «Мюррей Хилл» до Пенсильванского вокзала.

Мне начинал нравиться Нью-Йорк с его стремительными, сулящими самые неожиданные повороты судьбы вечерами, с его ласкающим беспокойный взор нескончаемым калейдоскопом людей и машин. Я любил гулять по Пятой авеню и выискивать в толпе романтично выглядевших женщин, воображая при этом, что через несколько минут я войду в жизнь одной из них, и об этом никто никогда не узнает, и никто никого не упрекнет. Иногда в своих мечтах я провожал их домой в укромные уголки большого города, где они оборачивались и улыбались мне, прежде чем открыть дверь и исчезнуть в теплом полумраке. Иногда в этих колдовских городских сумерках мне становилось невыносимо одиноко, и я чувствовал это одиночество в других – бедных молодых клерках, слонявшихся вдоль сверкающих витрин в ожидании того, когда наступит время ужина в ресторане наедине только с собой, молодых клерках в уличном полумраке, впустую растрачивающих драгоценные мгновения не только этого вечера, но и всей своей жизни.