Синельда встретила своих мужчин с улыбкой, какая отличает счастливых, с домом, полным детей и заботливым мужем от неуверенных, лишённых семейного счастья женщин. Ни богатство, ни власть не могут дать того, что бывает в доме, где царит любовь. Она настоящая красавица и мало кто проходил мимо её, не окинув восхищённым взглядом. Синельда привыкла к такому вниманию, прекрасно понимая причину, но осознание привлекательности скорее тяготило, нежели радовало. Как и все замужние соплеменницы, чтобы не привлекать лишних взоров она скрывала на улице часть лица концом головного платка, но не всегда этого оказывалось достаточно, как и в случае с гепидами, который окончился так нехорошо. Было ещё одно обстоятельство, не дававшее покоя душе даже более этого. Сын Мундзука редко бывал в ставке, но в этот раз его пребывание затянулось и они случайно встретились взглядами во время праздничной церемонии, посвящённой приходу зимы. То как он посмотрел на неё не оставило сомнений в сохранения каких-то чувств и, возможно, обиды за отвергнутую юношескую любовь! Даже конфликт с пьяными гепидами казался теперь ей не простой случайностью. В какой-то момент подумалось, что Тотил затеял его специально и за всем этим стоял Аттила. Но говорить о мучивших её переживаниях не хотела, – боялась, что муж поступит опрометчиво и погубит себя.
Маленькая дочка спала в берёзовой люльке и Синельда могла заняться мужчинами. Ко времени подошёл старший сын Булат уже самостоятельно трудившийся в мастерских. Младшие, быстро скинули сапоги у порога и, сняв полушубки, бросились к столу, но были согнаны со скамьи…
– А кто будет руки мыть? – послышался строгий голос матери.
Она взяла берёзовый ковш и тёплой водой стала по очереди лить на руки мужу и детям.
– Проголодались? – весело спросила, когда те вытерлись о рушник. – Будете есть мясо и кашу!
Все четверо в одинаково светлых, спускавшихся до середины бёдер, с расшитыми воротами льняных рубахах расселись за столом.
– Опять каша, – пытался запротестовать старший Булат, но осёкся, увидев, что отец уже взял большую деревянную ложку.
Когда-то и Тимерташ не любил кашу из просяных и ячменных зерен, предпочитая мясо в каком бы то ни было виде, приготовленное над огнём или раскалёнными древесными углями. Но Синельда умела так приготовить разные блюда, в том числе каши, сыры и множество других вкусностей, что всё поставленное на стол быстро исчезало в животах. Потому, вероятно, в доме не принято обсуждать вопросы, связанные с едой. Ей занималась хозяйка, и никто не пытался вмешиваться в эти процессы. Скоро всё, что лежало в чашках, оказалось съеденным, а ложки с резными ручками дочиста вылизаны, чтобы матери легче было их помыть.
За окном стемнело, и дети без напоминаний укладывались спать на полатях за деревянной перегородкой. Тимерташ лёг в приготовленную постель, ожидая, когда Синельда управится по хозяйству. Она накормила грудью младшую, после чего та быстро заснула, и, умывшись из кувшина отваром из засушенных растений, прилегла рядом. Воспоминания, как непросто они стали мужем и женой привели Тимерташа в особое расположение, когда просыпаются нежные чувства. Он снял с жены тонкую ночную рубаху, чем привел её в немалое смущение – несмотря на годы супружества, она продолжала стесняться наготы. Он же в полной мере наслаждался, любуясь её нежными губами, наполненными молоком грудями, не сдерживая желания, целовал её. Синельда лишь смущённо улыбалась, отвернув голову. Всё же она решила поделиться опасениями. Не скрыла и того, что считает не случайным конфликт, затеянный гепидами.
