Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии - страница 7

Тем беспощаднее, чем становилось страшнее.

Слышишь, Урсула, – во лжи оглушительной ложа

В невыразимой тоске, в неугаданном плаче,

Тьма муравьиная съела наш страх поросячий,

Так на любовь одиночеств к подобным похожий.

Чинно ли, суматошно,

Каждый в делах своих,

Едет Москва в метрошный,

Едет Москва в Аид.

На смертоносных трактах,

Линиях несудьбы,

Больше самих терактов —

Страх получить гробы.

Здесь ты, я знаю точно.

В том ли вагоне, том?

В городе суматошном

Спим мы с тобой вальтом.

И в подземелье этом

Сколько, не знаю, лет

То ли иду по свету,

То ли иду на свет.

Свет, о который, знаю,

Бился змеиный яд.

Где ты, моя родная?

Где ты, душа моя?

Там, на верху далеком,

Где хохотала ты,

Солнце – не кареоко,

Весны мои – пусты.

Мне не хватает друга

Ближе, чем Дионис.

Жду, на последнем круге

Скажешь мне: обернись.

Бабушка Сезарушка

пела, утешала,

души наши черствые,

словно хлеб держала.

Не барьер – наречие,

если всем близка

эта африканская

русская тоска.

«Полюшко-поле,

полюшко-широко поле…»

Диву босоногую

в золотых цепях

слушал я, не пряча

слезы второпях…

Денису Крупене

Ненавижу рыбный рынок!

Пусть свежи и пусть прекрасны

его влажные соблазны —

от тунца до мелких рыбок,

от креветок до омара,

гребешков и осьминога.

Пусть их вдоволь, пусть их много,

все – из моря, без обмана.

«Почему вы, господин,

не желаете сардин?»

Я когда их утром вижу,

слышу крик: «Frutti di mare!»,

мне что много их, что мало…

Ненавижу, ненавижу!

«Ты в уме ли, в самом деле?

Ты на кухне не был робок…»

«Я, увы, живу в отеле —

ни кастрюль, ни сковородок.

Ну куда с унылым рылом

потащу улов напрасный?..»

Шел туда я, как на праздник…

Ненавижу рыбный рынок!

Кто помнит Джакомо Капротти,

что был кудряв и плутоват?

Его хозяина напротив

поныне вспомнить всякий рад.

Еще бы! Это сам да Винчи.

Универсальный человек,

чей гений тщательно довинчен,

чей нимб нисколько не поблек.

А он, родившийся в сарае

смазливый сын обувщика,

известен прозвищем Салаи —

Чертенок. Это – на века.

Возможно, большего бастарда

еще не видел белый свет.

Как в подмастерья к Леонардо

попал такой вот с юных лет?

Да Винчи знал, что у салаги

имелась тяга к воровству,

однако чудному Салаи

прощал все, словно божеству,

за губы, что нежней настурций,

о чем известно не из книг.

Он был наложник и натурщик,

сердечный друг и ученик.

А вот и новость для бомонда:

теперь уже сомнений нет,

что знаменитая Джоконда —

Чертенка милого портрет.

Он был обласкан и облизан,

он гордо принял свой удел:

«Да не видать вам Мона Лизы,

когда б я платье не надел!»

Ну что ж, на этом повороте

оставим Джакомо Капротти.

…Не знаю, может, это враки,

но ровно пять веков назад

его убили в пьяной драке.

Чертенок опустился в ад.

Все забыла – от и до —

перед смертью Жирардо.

Села в черное ландо,

хохотнула: «А бьенто!»[6]

Опустевшее гнездо…

Поминальное бордо…

«Ну а ты пока играй!

Будет каждому свой рай».

Какой-то полоумный звездочет

немыслимо растрёпанной вселенной

напутал всё, и вот ко мне течёт

то локоть твой, то локон, то колено.

Мне был твой лоб (прекрасен и округл)

явлён, как чудо, – и губами гладил.

Ты отвернулась – я прижался сзади:

держал в руках.

Не выпускал из рук.

Я был с тобой, как будто был всегда.

Как будто так замыслилось издревле:

и мы, грехом сроднённые во древе,

и змей, и плод. И смертная судьба.