– Все девушки? – продолжал смеяться я, ибо прекрасно знал, что по крайней мере одно сердце устоит перед любым шквалистым ветром.
– Поживем-увидим, – произнесла она с робкой неуверенностью, которая весьма меня позабавила. – Кто знает, что случится, когда этот ваш идеал будет поближе. Может быть, как вы говорите, все сердца склонятся перед ним, как травинки под косой!
В последующие дни я вспоминал этот разговор и множество глупых слов, сказанных в шутку. Мы едва можем угадать, что Господь уготовил нам. В людских делах ничто не бывает наверняка. Только что человек был уверен в своих силах – и вот они уже внезапно покинули его.
Едва начав свою миссию, я обнаружил, что проницательным польским вельможам, в которых я должен был пробудить интерес к слуху (запустить его способен был лишь я) о том, что московский царевич восстал из могилы, – нашим славным польским вельможам требовалось нечто посерьезнее, чтобы почувствовать интерес к этому делу.
– Мы поверим, когда увидим его, или услышим кого-то, кто видел его, – сказали они, наконец. – И что нам это вообще даст?
– Я видел его, – попытался я сказать. На что они вежливо заметили, что я еще молод, а юные сердца чересчур восторженны и легко поддаются обману. Кроме того, они спросили: «Что нам, полякам, до того, кто сидит на московском троне – запятнанный кровью узурпатор или сомнительный сын царя, чье имя смердит в ноздри любого цивилизованного человека?»
– Этот Дмитрий воспитан в Польше, – отвечал я, – он научился любить польские устои, и святая церковь, наше благословенное наследие, стала его убеждением. Нужно ли еще что-то говорить? Пусть ваше воображение довершит дело. – Тут мои осторожные друзья выказали слабый интерес, но потом пожали плечами и заявили, что, не увидев этого человека и не услышав о его притязаниях, они не готовы поверить ему.
– Покажите нам его, и мы поверим, – таково было общее мнение польских панов.
– Настало время, – написал я отцу, – чтобы его высочество сам предпринял некоторые активные действия; пусть приступает без промедления в соответствии с планом, который мы утвердили перед тем, как я покинул вас. Я делаю для этого дела все возможное, но панов нельзя больше кормить кашицей с ложечки, им необходима твердая пища.
– Будьте уверены, – ответил мой отец, – что царевич осознает, какую работу вы ведете от его имени. Я передал его высочеству, с какими трудностями вы столкнулись, и он согласен последовать вашему совету. Вы вскоре услышите о нем. А пока трудитесь во имя Господа и нашей дорогой матери церкви.
И действительно, не прошло и месяца, подоспел слух из Брагина, вотчины графа Адама Вишневецкого6, убедивший меня, что царевич Дмитрий уже вступил на тропу войны. Я тотчас поспешил в Брагин, чтобы самому убедиться в истинности слуха.
Слух же был следующий.
Молодой человек приятной наружности невесть откуда объявился в Брагине, сослался на свое бедственное положение и умолял графа Вишневецкого спасти его от голода и дать ему работу. По его словам, он разбирался в лошадях и хотел бы, если возможно, занять должность егеря, а ежели такой возможности нет, он готов на любую работу, только бы его не выставили за дверь.
Граф, приятно удивленный манерами и внешностью юноши, ответил, что не может дать ему место егеря или ловчего, однако будет рад испытать его достоинства личного слуги в своем доме, если тот согласен.
