Велнесс - страница 32

– Что за три волшебные «т»? – спросила она.

– Толерантный, тенистый, толстосумный.

Это был район роскошных старых особняков, где в огромных панорамных окнах теперь часто красовались радужные флаги, показывающие, что здесь рады всем. Это был район похожих на танки внедорожников со стикерами Coexist[6] на бамперах. Район лужаек, мягких и густых, как ворс ковра, где были высажены исключительно местные растения, которые принципиально не удобряли опасными для пчел химикатами. В городе был самобытный старый центр, с уютными магазинчиками и ресторанами, по выходным работал фермерский рынок, до Чикаго ходил экспресс, а в рамках программы компостирования скошенная трава и опавшие листья летом и осенью свозились в специально отведенное место, весной превращались в полезный и питательный перегной, и им бесплатно пользовались садоводы-любители. Когда Элизабет узнала об этом, она подумала, что, пожалуй, впервые в жизни могла бы заняться огородом. Пожалуй, они с Тоби могли бы вместе развести маленький огород на крыше «Судоверфи». Могли бы там что-нибудь сеять, выращивать помидоры, собирать зелень и все такое, заниматься реальной жизнью – реальной, цветущей жизнью – а не цифровой, на которой Тоби просто помешался, не этими пиксельными растениями и животными из «Майнкрафта», служившими только средством («Зачем тебе взрывать корову?» – как-то спросила она. «Чтобы получить мясо и кожу», – просто ответил он.)

Как неожиданно и приятно после стольких лет, проведенных в большом городе, наконец переехать в пригород и обрести здесь сплоченное и либерально настроенное общество, комфорт, легкость, оптимизм.

В Чикаго Элизабет стало тесно, и не только физически – люди врезались в нее на тротуаре, толкали ее в поезде, – но и в некотором смысле психологически. Ей начало казаться, что присутствие Джека и Тоби в их маленькой квартирке на нее давит. Как бы тихо они себя ни вели, рядом с ними она была не в силах ни на чем сосредоточиться – с тем же успехом они могли бы играть на бонго. Дома Элизабет чувствовала себя под постоянным наблюдением, пусть оно и велось с благими намерениями; ей казалось, что Джек замечает все – она даже не могла принести домой маринованные огурцы какой-нибудь другой марки, чтобы он не подверг ее нудному допросу: ей что, разонравились предыдущие? Что именно ей в них не нравится? А что заинтересовало ее в этой марке? Не хочет ли она попробовать другие виды огурцов, чтобы выяснить, какие ей нравятся больше всего? И так далее, и тому подобное – все это невероятно, убийственно утомляло.

В последнее время Джек стал особенно, почти маниакально, вездесущим; он всюду следовал за ней, прижимался к ней вплотную, когда она читала, спрашивал, что она смотрит, когда она смотрела в телефон, не брался за домашние дела сам, а перехватывал у нее инициативу всякий раз, когда за них бралась она, и говорил ей пойти отдохнуть, полежать на диване, или в постели, или, может, даже в ванне с пеной, которую он, конечно же, с радостью наберет для нее. К тому же он целыми днями посылал ей слащавые любовные сообщения, иногда даже прятал в ее сумочке бумажную записку со словами: «Просто хотел сказать, как сильно я тебя люблю», а потом спрашивал об этом после работы («Ты получила мою записку?»), глядя выжидательно и умоляюще. Или, бывало, они вместе читают в гостиной, она поднимает глаза от книги, видит, что он смотрит на нее, спрашивает: «Что?», а он улыбается, как жертвенный ягненок, и говорит: «Люблю тебя!» Это просто сводило ее с ума. Наверное, в другом контексте подобное могло бы показаться милым – в начале их отношений романтические жесты Джека действительно поражали ее своей спонтанностью и широтой, – но теперь его упорные усилия все больше смахивали на отчаяние. Остынь, хотела сказать она. Успокойся уже. Но никакой возможности сказать это, не ранив глубокие чувства своего заботливого мужа, у нее не было, поэтому она улыбалась, говорила: «Спасибо за записку» и меняла тему, мечтая, чтобы у нее было больше места, больше возможностей уединиться – о просторной квартире в «Судоверфи», о собственной отдельной спальне, о деревьях и бескрайних лужайках Парк-Шора.