– Я, конечно, понимаю, что ты уже взрослый, но уж будь любезен – постарайся держать себя в руках, – с нажимом выговорила Дарина, выразительно посмотрела на сына и ушла к себе. Слова Миши её оскорбили. Приходится признавать, что система её воспитания даёт сбои.
Дети переглянулись и вернулись в свою комнату. Каждый остался при своём.
Дарина опустилась на кровать. В комнате витал запах одеколона, которым пользовался Вадим. Едва уловимый, он вдруг напомнил женщине о событиях двухмесячной давности.
Дарина сидела у кровати сына. У него были адские головные боли. Решил помочь родителям с ремонтом и стал красить потолок. И тут сосуды дали о себе знать.
– Сейчас… сейчас всё хорошо будет… – шептал Миша, держась за голову обеими руками.
– Мишенька, выпей лекарство, – проговорила мать. Голос её дрожал. Больнее всего было оттого, что она ничем не может помочь сыну. – Врач сказал, что нельзя пропускать.
– Да. Да, хорошо.
Вадим осторожно вытянул за руку супругу в другую комнату:
– Дарина, я нашёл врача, который сможет сделать Мише операцию. У него золотые руки, врач от Бога.
– Вадь, а деньги? Сколько это стоит?
– Деньги будут. Ты не переживай. Я решу эту проблему раз и навсегда.
***
Холодная камера, старые провонявшиеся перегаром шконки, каменный пол… Не пришла ещё цивилизация в КПЗ. Всё по-старому было. Волчьи взгляды, лисьи повадки, собачий слух – настоящий зоопарк, одним словом.
Вадим вспоминал, как полчаса назад его шмонали, как последнего зэка в присутствии понятых – двух пацанов с улицы, отморозков. Эти гниды прыщавые смотрели на него с какой-то непонятной жалостью, мол, ты же взрослый дядька, как же тебя повязали-то, а? И хотелось провалиться под землю, только бы не позор этот. И мужчина старался гордо держаться, будто всё под контролем, будто это ошибка, и его вот-вот отпустят. Грустно, досадно, но выйти из ситуации на данном этапе нельзя.
А сейчас Вадим лежал на нижнем этаже шконки и глядел на серую, облупленную стенку, представляя, сколько людей лежали на этом месте до него, и что думали они все об одном: «Поскорей бы выйти!».
– Железняк! На выход!
– С вещами?
– Ага, щас! Размечтался! Майор с тобой говорить хочет, – выговорил юный, но уже не в меру напыщенный младший лейтенант, решивший зайти за подозреваемым самолично.
Конвоир щёлкнул замками, и дверь камеры отворилась.
– Железняк, вперёд! Особое приглашение нужно?
Вадим с достоинством вышел.
– Руки!..
Наручники со скрежетом защёлкнулись. Мужчина решил не вступать в продолжительные дискуссии с зелёным ментом, который был откровенно смешон в своих попытках казаться важным.
– Товарищ майор, подследственный Железняк на допрос доставлен!
Конвоир расстегнул наручники.
– Свободен, – выговорил Савицкий, и конвоир покинул кабинет.
– Товарищ майор, младший лейтенант Воробьёв. Разрешите идти?
– Идите, младший лейтенант Воробьёв. Когда потребуетесь, я вас вызову.
– Есть! – и Воробьёв покинул кабинет майора Савицкого.
– Слушай, товарищ майор, а он и, правда, Воробьёв, – рассмеялся Железняк, потом картинно замахал руками. – Простите.
Савицкий не знал, с чего начать, поэтому откашлялся и вцепился взглядом в подследственного.
– Чего?
– Вопросы здесь я буду задавать.
– А, пордон-пордон! – снова рассмеялся Вадим.
Поведение подследственного начинало откровенно раздражать майора. Или не поведение?
– Так, расскажите, пожалуйста, что произошло в день, когда Григорий Мягкович погиб?
