Умоляющий взгляд – не разрешишь, я заплачу, – заставляет Джанетт смилостивиться. Она улыбается и говорит:
– Хорошо, но только недолго. И не разрешай пузырям садиться на голову.
– Ладно!
Карен радостно смотрит, как Джанетт выливает в ванну порцию шампуня и включает горячую воду, которая тут же начинает интенсивно пениться. Джанетт стоит рядом – чтобы, с одной стороны, защитить волосы Карен от пены, а с другой – потому что она и сама наслаждается процессом.
– Так что ж, – говорит Карен, – тогда папы нам не нужны.
– Ну как не нужны! – не соглашается Джанетт. – А кто будет ходить на работу, приносить леденцы, газонокосилки и все остальное?
– Я не про то. Я имею в виду детей. У пап не бывает детей.
– Ты не права, солнышко. Они нам здорово помогают.
– Но как, мам?
– Уже очень много пены, солнышко. И вода слишком горячая.
Джанетт перекрывает воду.
– Так как, мам?
– Видишь ли, солнышко, тебе это пока трудно понять, но дело в том, что папочка любит мамочку. Любит по-особому. И когда он это делает, то у нее и получается ребеночек.
Пока Джанетт это говорит, Карен находит небольшой обмылок и пытается вставить себе туда, куда мыло вставлять не стоит. Джанетт тянется к ней, хватает за ручку и шлепает.
– Карен! – говорит она строго. – Нельзя там трогать! Это нехорошо!
– Ну что ж, ты начинаешь в этом разбираться, – сказал Филос.
Он встретил Чарли у основания невидимого лифта, появившись внезапно – словно случайно проходил мимо. Его глаза светились от некоего тайного внутреннего удовольствия. А может быть, это было не удовольствие, а удовлетворенность собственной осведомленностью. А может, и печаль.
– Просто ужасно, как Сиес отвечает на мои вопросы, – сказал Чарли. – Всегда остается ощущение, что он что-то скрывает.
Филос рассмеялся. Чарли уже успел заметить, что у него очень приятный смех.
– Мне кажется, – сказал ледомец, – что ты уже готов для главного блюда в нашем меню. Первый детский центр – вот как оно называется.
Чарли посмотрел на здание Первого медицинского, потом – Первого научного.
– А это что, не главные?
– Нет, – отозвался Филос. – Они – лишь оболочка, рамка, техническое обеспечение. Значимость их не так уж и велика. Первый детский – это суть нашей сути, самое замечательное, самое большое, что у нас есть.
Чарли окинул взглядом громаду здания, висящего над ним, и вопросительно посмотрел на Филоса.
– Должно быть, это достаточно далеко, верно?
– Почему ты так решил?
– Ну, если он больше, чем эти здания, а его не видно, значит, он далеко за горизонтом, так?
– Ты увидишь его и отсюда, – улыбнулся Филос. – Вот он.
И ледомец показал на небольшой коттедж, спрятавшийся в складках холма, покрытых безупречно ухоженным газоном; по его невысоким белым стенам вился огненно-красный плющ, на окнах стояли ящики с цветами, а на углу белая стена уступала место внушительной конструкции из больших валунов, оказавшейся трубой, из которой изящно струился голубой дымок.
– Не возражаешь, если мы чуть пройдемся? – спросил Филос.
Чарли вдохнул свежий теплый воздух, ощутил, как упруго прогибается под его подошвами трава, и ответил:
– Конечно не возражаю.
И они отправились к коттеджу, но не прямиком, а петляя, по склонам покатых холмов.
– И что там? – спросил Чарли.
– Увидишь, – ответил Филос, похоже, томимый радостным ожиданием.
– У тебя были дети? – спросил он.
– Нет, – ответил Чарли, немедленно подумав о Лоре.
