Вера без любви - страница 4

“Я никогда не исповедовал другой веры, кроме истинной христианской” – я пробежался глазами по строчкам. Да, на такие уловки и ложь идут те, кто желает смутить допрашивающего. Бьянка сказала, что крепка в вере, и не исповедует иной с таким жаром, что я даже не подумал, что она может лгать. Но это может быть уловкой, и вера ее – вера в бесовское.

Но Бланка была прямолинейна, не отказалась от своих слов о духовенстве, хотя понимала, что за них последует наказание. Она не колебалась ни секунды, отвечая “Верую” на догматы Святой Церкви, и я сердцем чувствовал, что сейчас в ее словах нет лжи, только пламенное горение веры.

Милое дитя, чудный цветок за мгновение до своего расцвета. Зачем же Бог создавал столь совершенную красоту, если она может впасть в страшный грех колдовства? Но только одно то, что она женщина, уже делает ее скверной и склонной ко греху… Так говорится в “Молоте ведьм”. Но разве грех не оставил бы изъянов на ее теле, которые нельзя не заметить и использовать как доказательство вины?

Огонь, полыхающий в моем сознании после допроса, зажегся вновь. Я коснулся креста на шее – сейчас ее чары бессильны, но сомнения точат мой разум, словно черви.

Полный тяжелых мыслей, я понял, что не смогу держать их в себе. Мне нужно с кем-то поделиться. Но разговор с Филиппом не задался – уже который день он избегает общения на личные темы, и только то, что касается работы, вызывает у него интерес. За субботу он не произнес и двух десятков слов. Хотя что его винить – мы до поздней ночи разбирали бумаги, свечей пожгли без счета. Но воскресенье после службы всегда было нашим временем, временем на общение, но он предпочел запереться в своей комнате и вышел только к ужину. Он словно чувствовал, что я хочу у него что-то спросить, и избегал этого. Мог ли он знать, что я услышал обрывки его тайной беседы? Не думаю. Отец Араносо вряд ли бы рассказал ему, что поймал меня у дверей, за которыми шло обсуждение дел с ночным гостем. И про обещание подготовить меня к новому допросу он словно забыл. Хотя он мог и не знать, что следующий мой визит в тюрьму назначен так скоро.

Я спустился на кухню, где Марта замачивала кухонные тряпки. Из-под ее ловких рук они выходили едва ли не белоснежными, а чистоту она очень ценила. В кадке теплой воды пузырились скатерти и салфетки. Не хлеб печет – значит, разговаривать с ней можно. Тут правило строгое, Марта всегда говорила: «Нельзя к хлебу с дурными мыслями подходить. Или что неприятное думать. Поэтому пока тесто месится да в печь кладется, чтоб духу вашего здесь не было!». Мальчишками мы с Филиппом могли нарушать это правило, когда хотелось похулиганить, но сейчас мы слишком уважали труд нашей кухарки, едва ли не заменившей нам мать.

– Что такое, Виктор? До обеда еще далеко, проголодался что ли? Вон в том шкафу можешь взять печенье.

– Нет, Марта, поговорить хотел.

– Говори, только я стирать буду. Некогда мне лясы точить, – кухарка принялась взбивать мыльную пену в кадке.

– У меня все ведьма эта из знатных из головы никак не идет. Что-то не так в ней.

– То, что она молода да красива? Этого добра полно, только вот что знатная – странно. Не ведут себя господа так. А вот среди простых да бедных есть склонность к ворожбе.

У меня перед глазами промелькнули лица городских девушек, рыночных торговок и знатных сеньорит, что приезжали на праздники к отцу Араносо. Ни одна и близко не могла сравниться с образом моей заключенной. Да, красивы, но нет в них чего-то, не хватает…