Вера, Надежда и Любовь - страница 4



Вверху перетёрлись шнурки,
И всё же, хоть очень потёрты,
Шагают мои башмаки.
Не самая модная пара,
С избытком сапожных гвоздей,
Потрёпан башмак мой усталый —
Со мной побывал он везде.
Вы мне с каждым часом дороже,
Вы чудом остались крепки.
Их кожа потёрта, но всё же
Шагают мои башмаки.

Старая женщина

Позируя внукам для фото,
На плечи набросила шаль,
Небрежно раскинула ноты
И смотрит задумчиво вдаль.
В ушах золотые серёжки,
Кольцо и массивный браслет,
Всё те же точёные ножки,
Кокетливый набок берет.
Её обожали мужчины,
А может, и любят (как знать?),
Страдания повод – морщины —
Замажешь – и их не видать.
Всё те же глаза с поволокой,
Искусно завязанный бант,
И голос по-прежнему звонкий,
И красный на сумочку кант.
Твой жизненный путь не измеришь
Количеством прожитых лет,
Тебе уже, веришь – не – веришь,
Подсчитывать их смысла нет.
Но стоит тебе улыбнуться,
И мудрость сверкает в глазах.
Бывает ли что-то прекрасней
Улыбки твоей на устах?
С годами, пускай, изменилась
Былая походка и стать,
Ты – та же Мадонна с картины,
Великая женщина, – МАТЬ!

Кругом одни таланты

Кругом одни таланты,
Кругом одни творцы:
Поэты, музыканты,
Художники, певцы.
И если ночью тихой
Над пяльцами сидит
Швея,… она не дремлет,
Лишь полотно творит.
А если над решёткой
Над кованой кузнец
Заносит молот ловко, —
Он истинный творец.
Склонясь над инструментом,
По клавишам стучит,
Настройщик, тем моментом
В молчании творит.
Творит на кухне повар,
На сцене – гитарист,
Знакомый парикмахер
И опытный юрист.
Малыш, что шёл неловко,
Кривлялся и хитрил,
Мелками на асфальте
Картину сотворил.
И я, отшельник скромный,
Уже в который раз,
Один, закрывшись дома,
Творю сие для вас!

Момент

Ты лучшего ждёшь, ты ночами не спишь —
И так проплывают века.
События, люди проходят, и лишь
Плывут в вышине облака.
Но что будет после – не надо гадать,
Запомним блистательный миг:
Затихла зелёная водная гладь,
Едва только ветер утих.
И парус, тебе благосклонно кивнув,
Наклонится, вдаль уплывёт,
И тёплое солнце, из тучи взглянув,
Лучистой ресницей моргнёт.
Тогда ты почувствуешь – ты не один,
И жизнь и светла, и легка.
Ты – жизни король, ты – себе господин.
Плывут в вышине облака…

Итог жизни

Я жизнь изучу, наперёд пролистав
Страницы сокрытой судьбы.
Вперёд я иду, ни на шаг не отстав,
Я к цели иду, как и ты.
Шаги мои звонки, и поступь точна,
И жизненный вектор един.
Я солнечным светом и жизни полна:
Я знаю источники сил.
Мои результаты не так уж плохи.
Какой же оставлю я след?
Останутся, может быть, эти стихи,
Ребёнок и солнечный свет.
И я не смогла бы иначе прожить,
Всю жизнь по течению плыв.
А что моя жизнь? – единственный вздох
И Радости пламенный миг.

Цена свободы[3]

МЕКСИКА, 20:37.

Тринадцать часов в седле, позади призрачного скота; тринадцать часов монотонной езды по равнине ведёт счёт Ковбой Хуан, ориентируясь по солнцу; тринадцать часов кожи, пыли и пота. Мужчина, скитающийся по бескрайним одиноким пространствам, терял ощущение жизни; душа иссыхалась, точно ядро фундука; кристаллизировалась кожа, а затем и сердце.

Примечает вдали изгородь из колючей проволоки, невидимый предел; граница из запылившейся стали в пустыне. Ковбой Хуан немного продвинулся по направлению к ней, и остановился на расстоянии нескольких метров. Улыбнулся, пересчитав койотов. Их было двенадцать.

В тот день Ковбой Хуан приехал издалека, чтобы сосчитать койотов. Хищники для домашнего скота, койоты были природными врагами Ковбоя Хуана. И он, охотясь за ними с ловушками и винтовкой, приносил их в жертву как пример для остальных. Он аккуратно развешивал койотов, цепляя каждого за блестящее остриё стали. Ковбою Хуану не хватало лишь тринадцатого койота на той изгороди смерти. Самый большой, самый старый, тринадцатый койот всегда от него ускользал, хитрый, недоверчивый, вызывающе осторожный.