И все же слишком легко объяснить все темным наваждением, хоть и действительно противник наводил на нас безумие годами. Но если мы хотим решить проблему, нужно докопаться до ее корней – и в случае русской смердяковщины корни эти глубоки и запутаны.
Несомненно, смердяковщина получила массовое распространение задолго до 24 февраля 2022-го. Как и во многом другом, начало СВО лишь обнажило проблему, существовавшую годами. Сбросило со смердяковых маски, обнажив под ними гниющую плоть идеологического зомби.
Гибельный вирус смердяковщины ходит среди населений России давно, и нам придется разобрать скорбную историю болезни нашего общества. Отказавшись от простых объяснений, будем разбираться в проблеме.
В 2020 году я вернулся в Россию после 8 лет путешествий. Это был радостный опыт, но вот общение с некоторыми людьми, особенно модными и обеспеченными жителями Москвы и прочих мегаполисов, меня неприятно поразило. Говорить в патриотическом духе было в лучшем случае не принято, а то и вовсе неприлично. «Я вообще не русский», – любил заявлять любой, у которого была хоть небольшая примесь иной крови, хоть еврейской, хоть грузинской.
Меня это сбивало с толку – я, наоборот, прожив много лет в разных странах, понял: я русский, и это прекрасно. Я сделал осознанное решение вернуться в свою страну, но, приехав, всюду встречал тех, кто ее презирает.
И эти следы пренебрежения к самим себе встречались повсюду, они бросались в глаза. Я ходил по оживленным улицам городов – от Москвы до Владивостока, – и меня удивляло, что почти все заведения называются иностранными словами. Ice Cream вместо «Мороженое», Waffles вместо «Вафли»…
Я понял, что слишком долго пробыл в других странах и образ России, оставшийся в моей голове, во многом далек от реальности, идеализирован. На деле же мы во многом перестали быть Россией. Это было тем страннее, что с каждым годом страна вела себя все более независимо, смелее отстаивала свои интересы в мире. Но при этом словно все больше распадалось национальное сознание.
– Мы на оккупированной территории, что у нас все на иностранном языке? – сказал я однажды близкому другу, когда мы вместе гуляли по Сочи. – Блин, Waffles вместо «Вафли»! И ладно бы это были туристические заведения для иностранцев, так ведь нет же. В них нет английского меню, там официантка ни бельмеса по-английски не знает! Спорим, там работники даже не в курсе, как это произносится, говорят «вафылс», хотя должно быть «уоффлз». Это просто невежественное подражание, обезьянство!
Друг поморщился и сказал, что никак не ждал от меня, годами жившего за бугром, такой «ватной душноты».
Я даже растерялся, так как не очень понимал, что значат последние два слова.
– Я вернулся в Россию, чтобы говорить на родном языке, – проворчал я в ответ, – а не коряво произнесенными иностранными словами.
– Я вот, наоборот, с удовольствием не видел бы ничего русского… – бросил мой друг.
Я тогда едва не вспылил, не спросил, может, он и меня – тоже, вообще-то, русского – видеть не хочет? А как насчет того парня, что в зеркале?..
А ведь этот мой друг не страдал либерализмом головного мозга, не был невротиком или дураком. Когда объявили мобилизацию, он вернулся в Москву с Кавказа, где жил в горах. Чтобы, если призовут, успеть купить хорошее снаряжение и как следует попрощаться с семьей.
Это было самое удивительное и горькое – смердяковские предрассудки, привычка говорить презрительно обо всем русском, до какой-то степени проникла даже в самых достойных людей.
