Читать онлайн Андрей Пономарев - Имя и Искра. Том I

Солнце только вспыхнуло над зернистой линией сосен, когда Андрей вышел за околицу проверить силки. Влажный туман еще держался между пеньками и медленно укутывал поле ячменя. Пахло подпревшей соломой и сырой ржой – привычная, успокаивающая смесь. Но сегодня эту картину портило пятно. Чёрный круг – выжженный до голой глины – пропахал ровно два метра в диаметре среди колосьев. Колосья вокруг закрутились спиралью, будто кто‑то огромной ладонью прижал их к земле, а в самом центре лежали три линии пепла. Линии сходились углом, повторяя герб, который Андрей видел только в зашёптанных на постоялом дворе слухах: острая лилия на полумесяце – клеймо рода Кранштейнов.

Андрей присел, потрогал землю – ещё тёплая. Кто‑то работал огнём ночью, совсем рядом. Судя по резкому запаху озона, это не трава догорела сама.

«Если Кранштейны уже здесь, деревня не продержится до утра», – мелькнуло, но он оттолкнул мысль, затёр серой глиной герб и побрёл домой, притворившись, что ничего не видел.

Полдень, трактир «У тёщи»

Деревня гудела перед ярмаркой: рыбаки спорили о цене салаки, женщины снимали с печей коржи. В этот гомон въехал запылённый обоз – четверо вагонов, тянутых лохматыми тяжами. На бочке последней телеги сидел высокий бродяга в сером плаще и отстукивал каблуком сухой такт.

– Кто по дороге встречал стальные колёса? – бросил он, не слезая. Голос сиплый, а глаза – как два скола льда.

Селяне переглянулись.

– Колёса да и колёса, чего рвать глотку? – хмыкнул кузнец.

– Не деревянные, а чёрный металл, – терпеливо уточнил бродяга. – Слыхали? Скрипят, будто костей просят. Я видел борозду от них три мили к северу.

Кузнец замолчал. Андрей почувствовал, как прохладой обдало затылок: рассказ слишком напоминал ночной знак.

«Возчики…» – выдохнул он беззвучно. Легенды говорили, что такие телеги ходят впереди карательных отрядов рода Кранштейнов.

Но дальше разговор ушёл в спор о цене овса. Никто больше не слушал странника.

Сумерки

Андрей стоял на крыше амбара и латал щербатую доску, когда в долине заголосил ворон. Птиц было много, они рушили небо чёрным вензелем и кричали так, будто предупреждали – беги.

Отец вышел во двор, поправил лямки упряжи и прокричал:

– Слезай! Поужинаешь и доспим завтра.

Андрей собирался ответить, но в этот миг они вышли из леса.

Никто не гнал лошадей, они шли неспешно, колеса тяжелых фургонов не поскрипывали – стонали, оставляя в пыльной дороге следы расплавленного железа. Передний всадник держал знамя: лилия на полумесяце.

– Мама… – прошептал Андрей.

Возчики рассыпались цепью. Их шлемы без налобников показывали лица: чужие, бледные, пересушенные, как старые шахтёры. Каждый вёл на плети собаку с серебряными клыками.

Фугас тишины ударил по двору. В это мгновение – будто кто‑то вырезал звук – пропали и сверчки, и ветер. Андрей слышал только сердце.

Тук‑тук‑тук.

И ещё один звук – прерывистый треск, как если бы жилистый канат лопался внутри груди. Искра.

Он помнил об огне в ячменном поле, он помнил рассказ странника, но только теперь оба предвестия сложились в одно слово: «охота».

– В доме! – крикнул отец. – В погреб!

Но не успел.

Псов выпустили первыми. Серебряные клыки встретились с дубовой дверью амбара, и та раскололась, будто из струганной стружки. Собака ударилась о стену, но сразу вскочила, царапая когтями воздух, и этот скрежет прорезал тишину.

Андрей упал с крыши, перекатился по соломе и встал, держа вилы так, будто это пика. Вилами он мог бы держать одну собаку, но их было трое. Даже пять, понял он.

– Березовец, сдавайся, – сказал всадник по‑чужому. Акцент ломал каждое «р», вытягивал «с». – Мы возьмём лишь то, что принадлежит нам.

Отец поднял топор.

– Забирайте колёса и валите, – выдохнул он.

Всадник рассмеялся. Смех был без звука: только плечи вздрагивали. Затем он щёлкнул пальцами.

Искра – Андрей чувствовал её всей кожей – будто отозвалась на этот щелчок. Чужая, жгучая, липкая. Что‑то ползло ему под рёбрами, словно ртутный червь.

«Беги, ” – приказал голос в голове. Он был не отца, не матери. Свой.

В следующий миг псы рванули. Андрей метнулся к двери дома, но взгляд зацепил мать: она стояла под крыльцом, прикрывая собой младшую сестру.

«Защитить деревню и семью – не умереть.» Цель сияла перед глазами ярче пламени.

И Искра принялась за работу.

Дальнейшие события – кровавый огонь, крик, белое пятно из‑за перегоревших глаз – размыты. Но Андрей запомнил, как тело своего первого врага упало на землю, как кровь вспыхнула вокруг рисунком той же лилии, и как родители, закованные в стальные ошейники, исчезли в сером чреве телеги без окон.

Когда тишина вернулась, деревня горела, а в Андрее стучали две судьбы: его собственная и чья‑то чужая, проснувшаяся вместе с Искрой.

Пепел ещё теплел, когда сквозь сизый дым прорезался первый луч. Андрей стоял посреди двора-трупа Березовца, стискивая деревянную куклу сестры – единственный уцелевший предмет. В груди тяжело стучало: сила, пробудившаяся ночью, не спала.

У обугленной балки лежало тело того самого Возчика. Сталь нагрудника почернела, но из щели в металле торчал длинный железный гвоздь – будто чужая рука прибила человека к броне. Андрей, не веря себе, ухватил гвоздь и дёрнул.

В рывке вспыхнуло чужое воспоминание.

…каменный мост над рекой цвета ртути; под аркой – фонари-черепа, а вдоль стены выжжены слова: «Кровь старше имен»…

Мгновение – и жара, будто в сердце плеснули кипяток. Андрей пошатнулся, гвоздь выскользнул, видение погасло. На наконечнике трепыхалось тёмное клеймо лилии на полумесяце.

Это дорога к родителям, – шепнул собственный страх.

Он оттащил мёртвого к обочине, накрыл брезентом. Похоронить всех – не под силу, но тело первого убитого должно уйти в землю, чтобы грядущие шаги не вязли в вине.

К полудню Андрей собрал жалкие пожитки: нож-серповинку, потрёпанный плащ, крошечного серебряного петушка – оберег матери. Дом, лишённый стен, больше не был домом, и оставалось только одно: идти.

Из-за почерневших яблонь вышел путник в сером капюшоне. Тот самый странник, что накануне расспрашивал о металлических колёсах. Он молча зачерпнул из колодца, пристально глядя поверх чаши.

– Парень, живых в деревне двое: ты и я, – он говорил хрипло, будто ржавым железом. – Значит, разговор у нас будет короткий.

– Я не ищу собеседников, – Андрей поднял вилы.

– А ищешь ты родителей. И путь твой лежит на запад, к реке Ртуть. Угадаю ещё?

Андрей медлил; капюшон скрывал лицо, но глаза – резкие, бледно-серые – словно знали ответы, которых он сам ещё не успел придумать.

– Зовут меня Чеслав. Три года я возил товар через Графство, – продолжил путник. – Видел таких гвоздей у ворот их цитаделей. Кто-то прибивает ими должников, кто-то послов. Родителей твоих увели живыми, потому что нужна кровь, не души.

– Откуда ты знаешь?

– Кранштейны не любят пустой трат – ни стали, ни жизней. Жертва жива, пока в ней течёт искра рода. А в тебе – та же искра.

Андрей сжал гвоздь так крепко, что костяшки побелели. Под пальцами пульсировало едва заметное тепло.

– Покажи дорогу, и я заплачу, когда их верну.

– Заплатишь? – Чеслав усмехнулся. – Деньги я беру, но важнее иное: когда придёт час, ты слушаешься указаний. Пока не научишься держать силу, каждый неверный вдох может превратить тебя в костёр.

Андрей кивнул – соглашение без рукопожатия. Договор кровью уже был на месте.

Под вечер они сложили тела односельчан на одну длинную погребальную гряду, засыпали киммерийской глиной, оставшейся после пожара. Андрей вбил железный гвоздь в груду камней, как немой маяк: я вернусь, когда долг исполнен. Затем прислонил к шрамированной балке куклу сестры.

– На рассвете двинем к Кромграду, – сказал Чеслав. – Там найдём того, кто научит твою искру не рвать сосуд.

Андрей оглянулся на тёмный силуэт деревни, где больше не светилось ни одного окна.

– Я дойду до Графства и заберу их, – прохрипел он. – Клянусь этим гвоздём. Если сила вновь вырвется, направлю её лишь на тех, кто носит лилию на полумесяце.

Ветер от северного леса подхватил золу и унёс вверх, как стаю серых мотыльков. В сумерках два путника двинулись вдоль забытой дороги. В кармане, рядом с куклой и перчаткой без пальцев, железный гвоздь тёпло настукивал своё безмолвное тум-тум-тум – не давая позабыть о долге.

Туман тянулся ленточкой вдоль дороги.

– Нравится мне эта погода, – буркнул Андрей.

– Волшебное сочетание «сыра мокрого» и «носки-в-луже».

– Лучше мокрые носки, чем мокрые лёгкие, – отрезал Чеслав, рассекая камыш посохом. – Это ты сейчас шутил?

– Нет. Я так разговариваю с людьми, которых ещё не похоронил.

Андрей вздохнул: шутник из спутника вышел, как из якоря балерина.

– Ладно. Чему учит дорога? – Первое правило караванщика: когда лес стихает, значит, кто-то в нём громко дышит.

– И что мы делаем?

– Дышим тише.

У ржавого шлагбаума они развели костёр в яме. Андрей прислонил к вилу плащ Возчика. Ткань мерцала инеем печатей.

– Зря выставляешь сувенир, – проворчал Чеслав. – Приманка для любителей острых ощущений.

– Это мой проводник по злости, – сказал Андрей.

– Пока он здесь, я помню, зачем не сплю.

– Удобно. Я, бывает, забываю, зачем не сплю, когда клиенты храпят. Пришлось завести тетрадь: «не сплю, потому что живой»…

Нарезая вяленое мясо, Чеслав бросил юноше полоску.

– Жуй. Обычно я предлагаю гостям вино, но после ночи с горящими домами ты на вино не похож.

– Спасибо, это лучшая характеристика моего лица за день. Ночью у колокольни Андрей положил гвоздь на ладонь идола. Видение хлынуло, как вода из дырявой крыши. Он вскрикнул.

– Что, снова галлюцинации? – раздался голос Чеслава.

– Белые всадники, черепа, чужой плач… обычное утро понедельника.

– Радуйся. Мой понедельник как-то начал разговором с ожившим трупом бухгалтерши. По сравнению с ней плач – развлекательная программа. Утром капель тумана свисала, как лапша. Чеслав подкинул Андрею два медных жетона.

– Стража любит форму, не содержание. Эти поблёкли, но блеск медяшек вдохновляет чиновников.

– А если кто-то спросит имя? – Скажешь, что смущаешься при посторонних. Чиновники уважают личные границы, если им сунуть нужную монету.

– Значит, долг? – Маленький. Как ранняя седина: сначала одна волосинка, потом— бац! – ты уже мудрец.

– Обнадёжил, спасибо.

– Пожалуйста. Первое занятие наставника: подбодри ученика, пока он ещё способен смеяться. Андрей сунул гвоздь в защёлку инеевого плаща. Искра внутри тихо хмыкнула – будто поддерживала новый жанр

«дорога-комедия-с-элементами-твоего-внутреннего-апокалипсиса».

К полудню дорога подошла к пролому в ландшафте: овраг тянулся, как рваная рана, поросший корнями и шипастыми побегами. На дне клубился туман, будто кто‑то застелил реку молоком.

– Добро пожаловать в Хищные Эха, – объявил Чеслав. – Здесь звук любит повторяться, но не любит возвращать.

Андрей скептически посмотрел вниз.

– Ты сейчас поэтичен или пугаешь?

– Информирую. Эхо может исказить слова, задать вопросом, на который не хочется отвечать вслух. Главное —

– Молчать? – подхватил Андрей.

– Нет. Главное – отвечать тихо, чтобы свои же крики не порвали тебе лёгкие.

Он закрепил верёвочную лестницу за корнем дуба и первым скользнул в серое марево. Андрей последовал, слыша собственное дыхание так громко, будто внутри черепа кто‑то бил ложками по котлам.