а две девчонки, на вид подростки, накрывали на стол. Два паренька сидели по правую руку от отца. По левую руку матери усадили Веренею.
За ней пристроилась Акулина. А следом примостились и девчонки. Ужин был простой: картошка отварная, сало, лук, квашенная капуста на брусн – ике, квасок. Ели молча, чинно. На другом конце стола поспевал самовар. Девчонки быстро поменяли блюда на столе, принесли чайные приборы. А парнишки подвинули в центр самовар. И теперь стол украшали несколько сортов варенья, пирожки, плюшки и большой пирог. За чаем хозяева оживились. На лицах появились улыбки.
– Ну что, детонька, что увидела?– поинтересовалась Варвара Митрофановна.
– Ребёнок родился.
-Да это маменька ваша родила. А роды у неё ваша бабушка принимала.– сказала молоденькая девушка, что сидела сразу за Акулиной.
– Цыть! – хлопнула себя по коленке Варвара. – Это Дашутка, наша средняя дочь. Выскочка, всё наровит вперёд паровоза,-теперь тон у неё смягчился.
– Но что правда, то правда – это твоя мать тебе жизнь дала.
– А что потом?
– Вот, то-то и оно, потом! – заговорил Тимофей Савич. – А потом, душа ты моя, случилось страшное – решили в тех местах дорогу строить, а бабушка твоя съезжать-то не захотела. И уговаривали её городские, и пугали, и купить пытались, а она, голубка моя сердешная, ни в какую. Махнули на вашу семью рукой, всё утихло. И в одну из ночей полыхнул наш дом…
Видно было, что дальше старику тяжело говорить. Вот тут Дарья и продолжила рассказ.
– Ваш батюшка вас в корзиночке вынес из огня, да в дом обратно побёг.
А дом-то старый, всеми ветрами высушенный. Возьми да завались от огня.
Никто толком-то и понять не успел, с какого краю заливать- всё, сплошь один большой костёр. Вообщем, сгинули ваши родители и бабушка в огне. Земля им пухом!
Над столом, как эхо пронеслось- Земля им пухом! Веренея оглядела сидящих. Тимофей Савич как-то сник и постарел. Варвара фартуком вытерла слёзы и заговорила:
– Акулинин-то муж деток наших вынес из огня, кинулся за вашими родителями, но помочь уже ни чем не смог, да и сам обгорел сильно.
Долго мучился, но не сдюжил , загиб.
– А вы сами-то где были?
– Да к брату моему ездили. Сына он своего женил. Отказать нельзя было.
Вернулись, а дети на пепелище, как сироты, сидят и ревмя-ревут. Акулька возле мужа хлопочет, а Дашка тебя в корзинке трясёт. Глянул я, сердце захолонуло. Ну что-же, своих в лесочке поселил, в дупле старой сосны. А с тобой пришлось на хитрость идти. Благо дело, в корзинке твои документики приткнуты были.
Веренея смотрела на Тимофея Савича во все глаза. По морщинкам, столь резким, как борозда в поле, катились слёзы. Некогда улыбчивый мужичок как-то сразу посерел и постарел. Разом сникли и остальные. Младшая дочка подала отцу вышитый рушничок. Домовой оттёр слёзы, хлебнул квасу и продолжил:
– Вообщем, забросили городские затею со строительством. Там, видишь, кто-то что-то ни то напутал, ни то передумал, но дорогу решили пустить другой стороной леса… Так, или иначе, а городские стали подматывать своё барахлишко. Вот и заманили их Гриньша с Дашуткой к тому месту, где корзиночка твоя. Кликали, кликали они, аукали, аукали. Городские, видишь, подумали, что дети заблудились. Кинулись-ка на голос, а набрели на тебя. Ну потоптались, покричали чуток. А Гриньша с Дашуткой – молчок.
Городские-то и списали всё на родичей наших. Решили, что Леший с Кикиморой шалят. Ну а кому ещё в лесу потешаться над этими лишенцами?!
