– Нет, что вы, Ася Владимировна. Я не хочу вас увольнять, но настоятельно рекомендую вам написать заявление по собственному, чтобы, когда все улеглось, а оно обязательно уляжется, я уверен, у вас не было проблем с трудоустройством.
– Александр Иванович, – предпринимаю я всё же робкую попытку восстановить справедливость. – Вы ведь понимаете, что это нечестно. Что это всё неправда…
Он лишь обречённо разводит руками, мол, что я могу сделать.
Он пытается меня утешить.
Закусив губу, улыбаюсь Александру Ивановичу, рассеянно киваю на его пламенную речь, но не понимаю ни грамма смысла.
В мозгах каша.
И остро чувствуется сейчас моя уязвимость со всех сторон. На мне нет брони, я безоружна и беззащитна.
Ах да, и безработна теперь.
Я больше не могу здесь оставаться. Хочу домой, хочу лечь и обнять Кирюшу, спрятаться в своём маленьком наивном мирке, где у меня есть только дочь, и этого достаточно для счастья.
Бросаюсь из кабинета прочь.
Александр Иванович говорит мне что-то вслед, но я уже не слышу.
Слёзы застигают глаза и я несусь по коридорам, кишащим учениками.
Плевать, что они подумают. Плевать, что подумают все люди в этом городе. Дамир может хоть в каждую дверь постучать и рассказать о моих грехах, вот только пускай не забывает и о своих. Мне тоже есть что ему припомнить!
Явился как карающая длань. Оклеветал. Навёл смуту!
Я забегаю в кабинет ровно на минуту – забрать пальто, сумку и Кирюхину курточку. У меня нет сейчас сил на то, чтобы собирать свои вещи и наводить порядок, займусь этим завтра.
У дверей библиотеки пытаюсь выровнять дыхание. Провожу пальцами под глазами, собирая потёкшую тушь. Натягиваю улыбку.
– Идём, Кирюш, нам пора.
– Пододи, мама. Я ещё занята своими девами.
– Некогда, милая. Идём.
На упирающуюся и недовольную Киру натягиваю куртку, шапку.
На улице Кирюша снова трещит без умолку, поёт песенки, а я иду чуть позади и тихо-тихо подвываю себе под нос, как раненое животное, потому что это всё унизительно, подло и… И снова грязно!
Резко останавливаюсь, каблуки вкапываются в землю.
Только сейчас смысл происходящего начинает доходить до меня в полной мере.
Увольнение – лишь первый выстрел.
Всё серьёзно. Это были не пустые угрозы, брошенные в порыве чувств. Не фарс. Не шутка.
Дамир перешёл от слов к действию.
Надавил на больное, на очевидное.
А что может быть очевидней, чем работа?
Кира…
Кира!
Подхватываю дочку на руки и мчу домой, моля небеса о том, чтобы дали мне ещё немного времени, чтобы снова скрыться от человека, который несёт только боль и разрушения.
Дамир.
Музыка долбит в уши. Адреналин вбрасывается в кровь так, что тело пульсирует на каждый быстрый удар сердца.
За домом, что я арендую, шикарный сосновый бор – тихий и прохладный в утреннее время. Самое то для пробежек.
Мне надо куда-то слить энергию, выпустить пар, иначе взорвусь к хренам собачьим!
Меня крошит от чувства, что Ася рядом. Крошит от этой иллюзорной её близости, будто я могу прямо сейчас пойти и забрать.
Всё куда сложней, да, но я не намерен отступать. Я уже пережил потерю однажды и не допущу повторения.
Это страшно – лишиться человека на долгих четыре года. Будто часть тебя оторвали и умертвили, но не выбросили, а оставили гнить внутри. И ты таскаешь эту кишащую опарышами тушу, а она уродлива и смердит, болит и ноет, заражая пустотой здоровую часть тебя.
Иногда в толпе я видел знакомый силуэт: тонкий, стройный, с длинными развевающимися волосами. И каждый раз, вцепляясь в плечо незнакомки, я на короткое мгновение оживал, а надежда выходила из комы. Гниющая туша восставала словно зомби.
