***
Всякий раз, когда военно-транспортный Ил-76 начинал снижаться над Кабулом, настроение у Маркова портилось. Эта выжженная солнцем грязно-рыжая земля, вечно свинцовое от пыли небо, липкий зной, унылые холмы на горизонте – все наводило на него тоску и уныние.
Первым, кого он увидел у трапа, был собкор советского телевидения в Афганистане Миша Лещинский. Он провожал известного политического обозревателя Александра Каверзнева. Тот пытался забрать у молоденького лейтенантика свой объемистый командировочный портфель.
– Ну что вы, Александр Александрович, – возражал лейтенант. – Мне же совсем не трудно, я вам ваш портфель прямо в самолет занесу. Для меня это честь. Я потом всем рассказывать буду, что живого Каверзнева видел, – и увидев недовольный взгляд знаменитого журналиста, смущенно забормотал: – Ну я в том смысле, что не в телевизоре, а живьем, – и, окончательно смутившись от собственной нелепости, махнул огорченно рукой и полез внутрь огромного самолетного брюха, который в народе был больше известен как «Черный тюльпан». Для Каверзнева этот рейс Ил-76 и дурацкая фраза лейтенантика «живым видел» оказались зловеще пророческими. Через несколько часов он, по неизвестной до сего дня причине, скончался в своей собственной московской квартире.
А в тот день, проводив гостя, Лещинский отозвал Аркадия в сторону и, взяв за локоть, сказал: «Извини, старик, я знаю, что на Востоке гонцам, принесшим дурную весть, отрубали голову, – Михаил грустно усмехнулся. – Но так уж вышло, что мне приходится тебе сообщать: дружок твой, Валера Глезденев, вчера погиб. Полетел на «вертушке» в Кандагар, ну и… Прямым попаданием, никто не уцелел.
Валера был собкором военной газеты Туркестанского округа в Афганистане, недавно капитана получил. Они дружили много лет. Здесь, в Кабуле, Глезденев жил в соседнем от Маркова доме. Но больше времени проводил у него, чем в своей квартире, – вдвоем в этом диком, полуразрушенном городе, который подвергался ежедневным ракетным обстрелам, было не то что веселее, а как-то спокойнее. И вот теперь Валеры не стало…
Марков глянул на часы. Скоро начнет светать. Если не расслабляться, можно уже сегодня успеть все сделать и ночным рейсом отправить оператора обратно в Ташкент. Раздобыть военный «газик» было делом несложным, и они с Колей Хмарой отправились в путь. Безошибочно опытным взглядом, определив великолепное место на склоне – внизу Амударья делает плавный изгиб, на противоположном берегу – камыши, из-за которых вот-вот появится солнце, – оператор установил штатив, извлек из кофра камеру. Поколдовав немного, подозвал Аркадия, жестом предложил взглянуть в видоискатель – верно ли кадр выбрал? Он взглянул, но ничего не увидел. Вмиг взошедшее солнце так нещадно било в объектив, что Марков ничего не мог разглядеть. Поднял, согнув в локте руку, чтобы загородиться от солнца, и оно… погасло. Снайпер, засевший в камышовых кустах на другом берегу реки, увидел блеснувшее стекло объектива кинокамеры и выстрелил на этот блик. Пуля раздробила руку, и без того искалеченную при давнем падении в строительный котлован. Но если бы не поднятая рука, выстрел угодил бы точно в висок. Николай подхватил истекающего кровью Аркадия и вместе с ним покатился по склону вниз.
На «газике» его привезли в медсанбат, где сделали срочную операцию, потом отправили в главный военный госпиталь Кабула. Но ничего этого Марков уже не знал. Через пару часов после операции потерял сознание. Выяснилось, что в полевом медсанбате ему в рану внесли страшную заразу с нежным названием золотистый стафилококк. Выжил он чудом, во многом благодаря круглосуточному вниманию и опеке заведующего первой хирургией госпиталя подполковника Николая Николаевича Касаткина. В далеком теперь уже детстве просто Кольки, с которым в одной школе учились и которому Аркашка помогал подготовиться к вступительному экзамену по сочинению при поступлении в Ташкентский мединститут.
