– А сейчас как вы живете? – спросила Надежда. У вас квартира или свой домик?
– У меня большая хата, – похвалилась Аня. – И у каждого сына большой дом и земля. И огород, и гуси, и куры, и огурчики. Мы тожа солим корнишон. У меня много банок в погребе. Мой мужик в саду работает и в огороде. Всего полно.
– Это не Париж! – вздохнула про себя Лариса. – Огород, гуси…
– Аня, а что, никого у тебя здесь не осталось? – сочувственно спросила Надя.
– Действительно, – подумала Лариса, почему она не пробует поехать в свою деревню, там наверняка остались родственники. За неделю в Москве, можно съездить и туда, и сюда. И переписываться тоже можно было бы. Боится бедных родственников? Наверное, – решила она.
– Може, и есть кто, – уклончиво сказала Аня. – Я писала после войны домой. Мне сестра отвечала. А потом нет. Но, я и писать не стала. А хочется посмотреть еще раз на деревню, на родных, и боюсь. Жалко. Ведь если кто и остался, то меня уже не знають. Теперь я уж старая.
– Мама моя умерла еще до войны. Мне тогда годика два было. Отец быстро женился, – махнула она рукой, у него потом еще дети были. А меня тетка взяла. Так я с ней до войны и прожила. А потом и тетка умерла. Потом немцы пришли, собрали всех на площади, и прямо с площади угнали в Германию. Мы думали, что по дорогое, може убьют. Но, нет! Привезли на фабрик.
– Страшно было? – спросила Надя. – Я один раз немца тоже видела. Тогда, нас из школы послали копать окопы, под Москвой. Это было в сорок первом. А тут, самолет немецкий, низко пролетел над нами, так, что даже лицо летчика было видно. У нас девочка была, Роза, так он в нее стрелял. Убил! Хорошая девочка была. Жалко!
– Страшно, – махнула головой Аня. – Работали много. Есть давали мало. «Арбайтен, арбайтен, нихт ессен!» – Аня сделала возмущенное лицо, надула щеки и сказала, – уф. Это был чисто французский жест надувать щеки и говорить уф, потому что и Мари-Жо делала также.
Аня разговаривала, путая французскую и русскую речь. И ей это нравилось. Она смеялась, когда к своим родным обращалась по-русски, а к друзьям по-французски. Она махала рукой и смеялась, – опять запуталася! Это было забавно.
– А с мужем вы где познакомились? – спросила Надя.
– А с мужем мы в лагере познакомилися. На фабрик. Нам второй хозяин разрешал и в кино, и на танцы сходить. А мы молодые, повеселиться охота. Вот тама мы с ним и познакомилися. Там французы тоже работали.
– Кино, танцы?! – это было откровением для Ларисы и Виктора. Они представляли Аню в полосатом костюме, за колючей проволокой, изможденную и усталую. Такую, что падает после тяжкой работы на деревянные нары как есть. без душа, без переодевания. И вдруг танцы, кино!
– А потом Арно там родился, – продолжила Аня. Хорошенький, беленький, кудрявенький. Его все любили. Кто чего принесет. Кроватку ему сделали. Баловали его там. А потом уж, нас освободили американ.
– Как американ? – подумала Лариса и переглянулась с Виктором. – Это мы вас осовободили, – хотелось возразить Ларисе, но она сдержалась. – «Американ», – передразнила она в душе Аню. Сколько мы их просили открыть второй фронт?! А они, дождались, когда мы немцев разобоьем, только тогда и вступили в войну. А теперь все лавры им?! А русские, вроде, и ни при чем?!
Это было возмущение, которое так и рвалось наружу. Но, вступить в спор Лариса не решилась, да и разговор с Аней получался какой-то короткий. Аня ни о чем не спрашивала, не интересовалась, она просто односложно отвечала на вопросы. Фразами, которые, казалось, она заучила и никогда не меняла.
